Ершовы

Ершовых топили. Ершовых вешали. Ершовых взрывали вместе с домами. Ершовых давили транспортом и сбрасывали в нарочно вырытые для этого пропасти. Их колесовали, четвертовали, травили карбофосом и «…палёным питием…» («…О, Ужас! УЖАС!!…» –восклицает при этом Старец). Их расстреливали, сажали на кол, теряли в тундрах и болотах, сжигали на быстром и медленном огне (причем, все время меняя сорт дров «…дабы они иммунитетов от привычки не приобретши…») - НЕ ПОМОГАЛО Н-И Х-Р-Е-Н-А….

Ершовы были бессмертны. Они были даже более бессмертны чем жажда и тараканы («…О, Ужас! УЖАС!!…» – повторяется при этом Старец).

В каждом веке их было ровно четыре поколения – Ершовы Старшие, Ершовы Средние, просто Ершовы и Ершовы Малые. Ершовы Старшие всегда гибли в начале века. Средние – во второй трети. А всех остальных добивали уже ближе к концу. Но тут происходило Чудо - наступал новый век, а вместе с ним наступали и новые Ершовы.

Трудно сказать, откуда они брались. Может, нарастали новые, а может из ссылок и лагерей возвращались старые, чудом не добитые. Трудно сказать. Но факт, как говорится, на лицо – с началом каждого нового века «…начинашася и новые гнуснопоганые ерши…».

- Да по нашим Ершам хоть часы проверяй! – бывало, говаривали глуповцы – Коли новые появились – значит уж новые век наступил! А коли старых не всех еще добили – значит, старый век еще не кончился!

Но тут они конечно преувеличивали. Ведь часы, пусть даже и сломанные, показывают правильное время не меньше двух раз в сутки. А в Глупове на Соборе таких часов было целых четыре. Итого – восемь. Вот и выходит, что Глуповские часы были, по меньшей мере, в восемь раз точнее Ершовых. Ну, или около того. Кстати – о Соборных часах.

Глуповцы совершенно оправданно внесли их в список своих Семи Чудес Света. Ведь как уже было сказано – их на Соборе было целых четыре и все они были сломаны, то есть – не шли, и, следовательно, показывали неправильное время. НО, дело в том, что они показывали РАЗНОЕ неправильное время! Первые часы неправильно показывали МЕСТНОЕ время. Вторые – ДЕКРЕТНОЕ. Третьи – какое-то третье, ну а четвертые как водится четвертое. А разница между всеми ними была ровно три часа. На одних часах всегда было 10-13, на вторых – 1-13, на третьих – 4-13, ну а на последних – 7-13. И вот глуповцы утверждали, что все эти часы в сумме и есть истинное Чудо Света. Вернее – одно из них (из истинных, в смысле из глуповских). Ведь – часы не шли! Ни одни из них! НО! ПРАВИЛЬНОЕ ВРЕМЯ - ПО-КА-ЗЫ-ВА-ЛИ! А чтобы убедиться в этом надо было для начала узнать сколько сейчас времени (в смысле посмотреть на свои наручные часы или же спросить у прохожих), потом надо было обойти вокруг Собора и - О, ЧУДО! – в лю-бу-ю погоду, в лю-бо-е вре-мя су-ток и го-да можно было найти часы которые приблизительно показывали ПРАВИЛЬНОЕ время!… Я, признаться не поверил в начале в эти байки и решил проверить все сам, и – «…БЫСТЬ ПОСРАМЛЁН, ВРАГ!…» - как потом язвительно написал обо мне Старец. Ведь я же не учел, что нахожусь и-мен-но в Глупове, где все события происходят в «вилке» плюс-минус сто, а то и все сто пятьдесят минут. Так что хоть одни часы, но «…за-всег-да время указуют…» - то есть приблизительно правильно показывают приблизительно правильное время. Ну да я отвлекся. Итак – Ершовы.

И Ершовы в-с-е-г-д-а были против.

Нет, не так…

И все Ершовы в-с-е-г-д-а были против всех и всего.

Да, так точнее…

…Они были против ввода войск в Чехословакию и похода князя Игоря…. Они были против призвания Рюрика и ввоза отработанного ядерного топлива…. Они были против НКВД и татаро-монгольского Ига…. Они были против Антанты и Приватизации…. Они были против Чёрного Бора[1] и насильственного забривания в армию…. Словом Ершовы были против В-С-Е-Г-О! И В-С-Е-Х! И В-С-Е-Г-Д-А! НО… не совсем. Ведь иногда они вдруг р-резко меняли это свое «противство» на … еще более «препротивское»! Например, во времена стояния у Кормила некоего И.В. Грозного все Ершовы были о-чень против него «…и оттово сгибне в те поры ершей не меньше обычного…». Но! Сто-и-ло толь-ко тем «порам» миновать, а И.В. Грозного стало не только можно, но уже даже и НУЖНО называть не иначе как Зверем… Ершовы т-у-т же поменяли свое к нему отношение! И даже стали утверждать, что «…тот, де, Ивашка Зверь и не Зверь вовсе, а токмо тиран. Но и за то вин нести не может потому как был шизик и френик бишь – болел. Да и время в те поры, де, было и не время, а насплошь Темное и Лихое Се-ред-не-ве-ковь-е…» – передразнивает их Старец и тут же гневно их обличает – «…О, прехитр и прелукавр род ершов, даже в противности своей богомерзкой зело-о-о непостоянный! О, трусливец сущий, семо и овамо рыщущий[2] сообразно выгоде с обстоятельством! Стыд тебе, стыд! И срам! По всему телу…». Кстати, Старец неоднократно пытался выяснить «…откель на земле нашей святей таковага преподлага рода людишек как те мерзопакостные ерши взялося…», но – «…не преуспеша в том нисколько…». Единственное, что ему удалось выяснить наверняка, так это то, что они здесь всегда, похоже «водилися». Ведь даже в какой-то древней летописи, повествующей о событиях чуть ли не полутора тысячелетней давности, он и то наткнулся на их следы! «…И много хулна изрек он на них и на царя их, и оттово сгибне лютою смертию яко же и все прародители ево в свой черед…» – гласил тот след. «…А в ком же еще окромя тех преподлых ершей может быть столько…д-у-р-и, и всеохулительновсеохуляющего хулна?!…» – вопрошает Старец, и немного порассуждав на эту тему вполне логично заключает – «…ДА НИ В КОМ!!…». А вскоре ему пришлось удревнить «ершов род» и еще на полтысячелетия. Ведь во времена Археологического Бума, когда буквально все тут были увлечены различного рода изысканиями (в смысле раскопок) – в какой-то луже, в слоях шестого века нашей эры, была найдена древнейшая глуповская берестяная грамота. Вернее – письмо. Написано оно было неким Гнумом из некоего Мира Сказокъ и Приключениев, и, как потом уже выяснилось – Ершовы имели к этому письму са-мо-е не-пос-ред-ствен-но-е отношение! То ли они, вернее – кто-то из их предков, упоминался в нем, то ли он был адресатом этого письма – точнее выяснить не удалось, так как сразу же после прочтения оно было строжайше засекречено Органами сроком на 118 лет. Что послужило причиной этого – мне выяснить не удалось. Но видимо что-то уж о-чень крамольное было в этом письме, ведь всех Ершовых потом долго таскали на допросы, гноили в городской тюрьме, а, в конце концов, всем кланом отправили на каторгу! Причем – тройную! То есть месяца на полтора. Но что-то я отвлекся….

Итак, Ершовы происходят откуда-то из Мрака Веков. И они всегда были против. А против они были – НАЗЛО. Во времена Режима они НАЗЛО мечтали об Анархии. Во времена Феодальной Раздробленности они НАЗЛО тосковали об Империи. Во времена веры в бога они НАЗЛО верили в безбожие. Но – сто-и-ло лишь и всем остальным поверить в безбожие как все Ершовы…покрестились, постриглись, основали монастырь, скит, и уже даже начали было строить Глуповскую Киево-Печерскую Лавру, но – «…быша в ЛЮТЬ пресечены! Вр-р-раз, и на-всег-да…» – написал, как отрезал Старец. Затем, уже во времена Коллективизации и Революции (то есть в первые же часы Разгуляя), когда на месте сожженного сельца Батраковка (сожженного, кстати, самими же Ершовыми, потому что тогда они НАЗЛО были против батрачества) построили колхоз «В ногу с Ильичем», то – «…в тот же день, просто ночью, те проклятущие злыдни-ерши НАЗЛО спалиша тот клокхоз до тлы, бо быша те нечестивцы уже и против клокхозов. Но не восхоте бог таковага ершинага надругательнага поругательства и втопчи он тех непотребцев в позор и поношение и во всенощное бдение. Через строительство…». То есть весь следующий послепожарный день прошел в Глупове под лозунгом «Вы нам НАЗЛО, а мы вам Н-А-З-Л-Е-Е». Весь тот долгий день горожане, вместе с погорельцами колхозниками ловили и били Ершовых. Ближе к вечеру они сбили их в колонну и пешком, по шпалам, погнали к пепелищу («…освещая им тот Путь из факелы…»), и там («…иногда слехка попонашивая, но редко в кровь…») заставили их выстроить колхоз в три раза больше прежнего. Кстати, особое рвение в этом «попонашивании» проявляли почему-то колхозники, коим потом и предстояло жить в этих бараках - «…и стой то поры те злые, бранчливые ерши и дразнят тех клокхозников «вперед-вперед-ретивые-стады». А клокхозники ершей никак не дразнят, а просто бьют их по очкам и приговаривают: - Ох, спасибо тебе ершок! Ох, построил ты нам ёк-раёк! – А назвали они тот раек в смысле клокхоза – «Светлый Путь», дабы Путь тот из факелы освещаемый был бы ершам в память и острастку. В противопожарную...».

В следующий раз Ершовы «отличились» во времена разноцветных Терроров, Гражданской Войны, Репрессий и Батькизма-Бандитизма, то есть во все последующие дни Разгуляя. Все ЭТО клокотало в Глупове и окрестностях всего неделю, но за эту неделю «…мало-мало не выйди в полный нуль весь преподлый род ершов. Да и прочие такоже. Но бог всемилостивец не по-пус-ти!…» – гордо и торжественно восклицает Старец – «…Бо не ведал тот соскребок-разгуляй мощь и могущество нашега всемогущега бога, и преисполняся всякого гордынного непотребства, и возжегши в душе своей смраден пламень всепогубительного вседозвольства, и вспу-ча-ся от мни-мых без-на-казств вся-ко-ю бо-го-мерз-ко-ю ЧЕ-ЛО-ВЕ-ЦЕ-НЕ-НА-ВИСТ-НИ-ЧЕС-КО-Ю Е-Р-Е-С-Ь-Ю…» – тут старик видимо… запутался, потом, кое-как, распутался и как-то скомкано закончил – «…Помыслил о себе многое…». Ну а дальше у него идет описание, в общем-то, обычных для подобного Лихолетья ужасов - Страх…. Взрывы…. Пьяный хохот…. Пытки…. Стрельба…. Грабежи…. Снова взрывы…. И всюду была кровь.

Разбитые стекла, и кровь…. Растоптанная игрушка, и кровь…. Обугленный колодец, и кровь…. Ни-изенькое, се-еренькое н-е-б-ц-е, и кровь…. И пахло пылью. Очень сильно пахло пылью, хотя всю ту неделю шел дождь.

И оттого что все ЭТО продолжалось всего неделю, а скажем не год или пять, ОНО вовсе не выглядело маленьким и незначительным. Скорее даже наоборот. Ведь если бы ЭТО продолжалось (а, следовательно, и описывалось в его летописи) дольше, то, наверное, у читателя выработалась… привычка, что ли. Привычка спокойно читать об ЭТОМ. Или даже, что еще ужаснее, он начал бы искать во всем ЭТОМ что-нибудь… обычное… жизнеутверждающее. Ну там какие нелепицы или забавные случаи. Но тут – всего неделя! Вернее – ЦЕЛАЯ НЕДЕЛЯ! На один ма-аленький, убо-огенький Глупов! Который может, туп и дремуч, замшел и дрябл, от которого может, попахивает теплой, осклизлой тинкой, что лежит где-нибудь в болотце и щурится на солнышко…. Лежит и щу-урится…. Щурится и пузыри-ится…. И па-ахнет…. И лежи-ит…. Пусть даже и так! Пусть! Но Он – не за-слу-жил ЭТОГО!! Ведь Он не сделал ни-че-го плохого!! НИ-ЧЕ-ГО!! И НИ-КО-МУ!! А тут… вдруг… та-ко-е….

Вобщем, все ЭТО было похоже на…на…ну как будто кто-то играл в теннис, только вместо мячика взял … яйцо, а вместо ракетки… рельсу, с приваренной к ней наковальней. И таким вот «мячиком» и пролетал город Глупов всю ту неделю. От «ракетки» к «ракетке». От Красной к Белой…. От Белой к Зеленой…. От Зеленой к Кожаной…. И совсем уж было «…долетался наш бедный град до по-олно-го омлету, НО!…» тут слог Старца начинает постепенно переходить от «многогорького плача» к «торжественному восторгу» – «…НО! Не восхоте бог нашей сгибели, и не восхоте дабы на земле нашей святей такового непотребского засранства как тот соскребок-разгуляй было бы! И про-бо-ди он того соскребка В, различным недоумением! И про-скре-би его НА, превсяким изумняшеством! И втоп-чи его ПО, во мрак безумия! А нас – вразуми! Хоть и через тех милопоганых ершей, но ВРА-ЗУ-МИ!! И пришли мы к Белому Зверю и рцы ему хитро: - А Красный, де, Зверь, так то тебя хулил. А сам, де, он теперь там то и там то сидит. – И не встерпе Белый Зверь и змейно всшипе: - ШЫТО?!! А ну веди меня туда!! – Да завсегда пожалуйста! – сказали мы и… за-блу-ди-ли того Зверя в Три Сосны! А Красного Зверя також тудаж! А Прочего Зверя такжеж тудыж! И всё то Гнуство там и С-Г-И-Н-У-Л-О!! И ПОБЕДА ВСИЯЛА В НАШЕ НЕ-БУШ-КО, ТЕМ-ТО ЛИКОМ ПРЕЧИСТЫМ ЯС-НА-ГА СОЛ-НЫШ-КА!! И…» - тут Старец видимо заёрзал, заозирался («…бо не гоже некоему Летописьцу бабьей скульбой Торжество торжествовати…») и продолжил уже в своем обычном стиле – «…А тех пакостливых ершей не сташа мы больше в тот год гнобити. Бо един лишь той мерзавец и осташеся, коего мы на каторге гнобили да там на все время разгуляя и позабыли. В дальних подвалах. Но не нарочно, а просто бог его соблюде, на будущую нам каторгу и неизвестность…» – как-то… странно пишет Старец, а потом еще и добавляет – «…Да и хрен с тот поганый род ершов, чем без оного. Бо в ём мысль наша сокровенная со Злато-Словом дремвлют. Да и всякое. Все-таки. А жаль. Тьфу!…».

Так что как выяснилось, именно Ершовы надоумили глуповцев губить всех своих настоящих врагов через Гиблое Место. И именно Ершовы, с это же целью, придумали и спроектировали Торную Тропу, с которой мы сейчас и познакомимся.

Она представляя из себя хорошую, ровную дорогу которая почти правильным овалом окольцовывала всю Страну. Она не пересекалась ни с какими другими тропами и дорогами. У Нее не было ни развилок, ни тупичков, ни перекрестков. У Нее не было вообще ни-че-го, кроме аккуратно насыпанного и утрамбованного гравия, который как-то так… уютно и … по-доброму поскрипывал под ногами и звал куда-то туда, вдаль. А в этой дали было - Гиблое Место. И в какую бы сторону ты ни пошел, ты все равно приходил к Нему, и промахнуться не было никакой возможности…. Ершовы, сложив свое Родовое «гадство» с логикой от противного, да еще и перемножив все это на общенациональную глуповскую смекалку – рассчитали все правильно - ну какой хоть сколько-нибудь нормальный человек сойдет с аккуратной, чистенькой дорожки, по краям которой сплошной полосой идут болотины, буреломы, буераки, колдобины, мрачные еловые сухостои и не пересыхающие топкие грязи?! Да прибавьте еще к этому комариные рои, клещей, гадюк, какие-то подозрительные похрустывания и посапывания! А иногда там же еще и что-то выло! А иногда еще и шарилось по буреломам! Причем явно что-то большое и, скорее всего – голодное! А может даже – трезвое… злое, и… не выспавшееся («…О, Ужас! УЖАС!!…» – с неподдельным У-ЖА-СОМ восклицает при этом Старец)! Вот и выходит, что все, разумеется – кроме глуповцев, обязательно шли по дороге. И приходили в Гиблое Место. И – погибали.

Кстати - я, движимый любознательностью, или, как полагал Старец – «…шпионским вражством и гадством, а больше – дурью…» – ходил в это Место с одной из Старательских Артелей. Старик, кстати, увязался за нами («…Увязываются суки с кобельми, нечестивец!…»). Поначалу я думал, что он пошел что-бы следить за мной, ну чтоб я там чего не подложил, не подорвал, или хотя бы не обрезал, но оказалось что ми-лый старик просто беспокоился за меня (и надо признать – не безосновательно) и даже… спас мне жизнь (фразу «ми-лый старик» он потом как бы невзначай обвел жирным фломастером)! Но начнем по порядку.

Старательская Артель, это такая артель, которая состоит из старателей. А старатели это такие люди, которые бродят по всяким гиблым местам и изо всех сил пытаются там что-нибудь найти, ну и вытащить это оттуда.

В Глупове было две такие Артели – Первая и Вторая. Состояли они из желающих и заставленных, а руководились, как ни странно, Ершовыми. Не официально конечно. А официально, но не действительно – кем-нибудь из Органов, которые всегда обязательно ходили с этими Артелями «на всякий случай». Но до самого Гиблого Места никто из Них так ни разу и не дошел. Потому что боялись. И не доходя до Него с сотню метров, Они юркали в кусты и наблюдали за всем происходящим уже оттуда (а заодно и следили за Торной Тропой, которую Они тоже почему-то боялись). Ну а все остальные артельщики занимались в это время старательством.

В те дни, когда запланированных или не очень старательств не проводилось, глуповцы использовали эти Артели и для более мирных целей. Например, все поисковые, изыскательские или археологические экспедиции проводились ими именно на базе этих Артелей. То есть у Артелей была своя База, на которой собирались все желающие и заставленные, и уже оттуда шли туда, кому куда и было нужно. Правда, как правило, цели всех этих экспедиций обговаривались ими заранее, а потому все и шли, как правило, в одну и ту же сторону. А цели экспедиций были предельно просты: «Поискати града Тьмутараканя», «Наискать неведомых племен», «Изловить и взять пробы у кого-нибудь из Диких Тунгусов», «Попытать жителей «Красной Сохи» на предмет фольклора» ну или же - «Поиски предыдущей экспедиции». Правда, по дороге они могли заняться и чем-нибудь еще. Например – могли поймать Снежного Человека и произвести над ним ан-тро-по-ло-ги-чес-ки-е замеры («…ИЗ-ВРА-ЩЕНЬ-ЦЫ!! Т-Ь-Ф-У!!…»). Или скажем – набрать рыжиков. Или… Что-то я отвлекся. Итак – Ершовы. То есть, нет – мой поход в Гиблое Место с одной из Старательских Артелей возглавляемой одним из Ершовых –

- как-то вечером я бесцельно бродил по Ершовской слободе в поисках чего-нибудь запретного (в смысле литературы). Бродил-бродил и набрел на Базу, которая располагалась в одном дальнем закутке этой непостижимой слободы…. База была как База – где-то что-то валялось, что-то штабелевалось и складировалось, стояла какая-то техника. Мое внимание привлек стоявший на кирпичах броневичок Революционных годов выпуска. Я поинтересовался у проходившего мимо Ершова, где это они сумели раздобыть столь раритетную вещь. Оказалось, что в Гиблом Месте, и что их, броневичков, было даже два, но первый куда-то задевался, а у второго куда-то туда же задевались и колеса, но что это, в общем-то, пустяк, так как в Гиблом Месте есть еще несколько точно таких же броневичков, и что они, Ершовы, когда-нибудь открутят у них колеса и, прикрутив их к этому, устроят всем «этим» небольшое, но о-о-очень чувствительное «ОЙ». При этом он плюнул в сторону слонявшегося поблизости Органа. Я спросил у Ершова, есть ли в этом Гиблом Месте что-нибудь еще кроме броневичков. Он как-то… странно посмотрел на меня и сказал что Там есть в-с-е. Я усомнился. Ершов настаивал. Орган ненавязчиво подтверждал. И тут я неосторожно обронил, что, мол, неплохо было бы мне самому в этом удостовериться.

- Так пойдем с нами! – тут же предложил Ершов.

- А когда? – обрадовался я.

- Да прям сейчас!

…Двое проходивших в это время мимо нас Ершовых подошли и поинтересовались – уж не в Гиблое ли Место мы собираемся? Первому Ершову (то есть тому, с которым я разговаривал) эта мысль явно понравилась:

- А что?! Да запросто! – и, обратившись к уже чуть не впритирку к нам слоняющемуся Органу, спросил:

- У нас там на сегодня никакого запланированного старательства не запланировано?

Орган достал записную книжку и начал ее лихорадочно листать:

- Кажется, нет.… Нет! Точно нет! Но на позапрошлой неделе было запланировано целых две, которых из-за арестов не было. Так что можно оформить задним числом!

Тут подошли еще какие-то Ершовы:

- Вы в Гиблое Место? Тогда мы с вами! – и побежали собираться, в смысле за водкой.

Не прошло и пяти минут, как уже весь город, оповещенный Ершовской подпольной радиостанцией, знал, что срочно сбивается Старательская Артель, и что опоздавших ждать не будут. Все забегали, засуетились, замелькали какие-то ящики, коробки, мотки канатов…. Тем временем стемнело окончательно…. Я, признаться, был в полной растерянности, ведь все это происходило в один из моих первых приходов в Глупов и я тогда еще не привык к таким вот вдружным[3] сборам в-куда-нибудь-ни-с-того-ни-с-сего. Но Орган меня успокоил, мол, все так и должно быть и что все, мол, идет по плану, а если нет, то тоже не плохо, потому что тогда это уже будет Трудность, которую нам предстоит преодолевать. Стойко. И героически.

Тем временем подошло еще два заспанных Компетентных Органа, и привели из тюрьмы такого же заспанного Сидельникова, по быстрому приговоренного к нашей Артели.…

Ершовых набралось человек десять, да с города еще подтянулось человек двадцать, да я, да Органы, да Сидельников, итого – полная Старательская Артель. И вот, взяв все необходимое, мы пошли на вокзал.

Честно говоря, вначале я не хотел идти с ними. - Как же так, - думал я – ни с того ни с сего, без подготовки, да еще и на ночь глядя взять и отправиться в Гиблое Место! А я ведь еще голодный и не переодевшийся и… и так далее. Но меня успокоили, мол, Старательство будет небольшим, и почти что запланированным, а значит завтра к обеду вернемся. В крайнем случае – на днях. А в самом-самом крайнем – найдут. Ведь теряться здесь все равно, мол, негде. Словом – уговорили.

И вот значит взяли мы все необходимое, и пришли на вокзал. И тут мы к моему (и не только) величайшему неудовольствию всей Артелью напоролись на Старца. Он стоял на перроне и хмуро смотрел кому-то вслед. Я уже кажется говорил что в Глупове его побаивались абсолютно все, даже Ершовы, а потому вся Артель как-то так незаметно и незапланированно рассыпалась на мелкие группы и, изображая из себя случайных прохожих, стала тихо пробираться на Запасные Пути. Куда-а там! Старче сразу все понял и, пристроившись к одной из таких групп, как-то умудрился самым первым дойти и погрузиться на Артельную Платформу (она же Арестантская только без «Черного Ворона» сверху). И причем – самым незаметным. Ведь о его присутствии мы узнали только вечером третьего дня, когда наконец-таки дошли до Гиблого Места и приступили к старательству. Но – обо всем по порядку.

Значит, погрузились мы на платформу, дождались машиниста с паровозиком (что само по себе удивительно, так как маловероятно, а если даже и вероятно то могло бы выйти и как обычно, если конечно не хуже, но обо всем этом позже) и – поехали. До «Стопа» доехали почти без приключений. Разок, правда, нас остановили (при помощи трактора) пьяные колхозники из «Светлого Пути», что бы выяснить «нет ли среди нас каких-нибудь Ершовых коим надобно рыло начистить». Но во-первых – среди нас таких не оказалось, а во-вторых – НАС БЫЛО БОЛЬШЕ! И поэтому, прочитав колхозникам коротенькую лекцию о вреде алкоголизма, который опять довел их до расквашенных-харь-мордой-в-грязь, и слегка пораскурочив им трактор, мы поехали дальше. С песнями. Гармошками. И со всем остальным. В общем, как положено.… Наконец уткнулись в «Стоп». Выгрузились. Машинист, поменяв табличку с номером маршрута, уехал обратно. Так как уже было ночь, то есть темно, а до Гиблого Места нужно было идти по-болоту-и-через-бурелом-налево, то мы, разумеется, никуда не пошли, а остаток ночи провели здесь же, у Стопа. С песнями. Гармошками. И со всем остальным. Вобщем – как положено. Ближе к утру, мы даже, кажется ходили на Восьмой Безымянный Перелесок. Не то что бы искупаться, не то что бы сплавать на Соловки. А потому и проснулись мы поздно. Уже вечером. НО – у того же самого Стопа! То есть - повезло. Ведь как выяснилось впоследствии, Стоп мог оказаться и другим. Словом проснулись и стали собираться в путь, в смысле к Гиблому Месту…. Пока собирались – опять стемнело. То есть даже природа была «против». Вернее – «за». И поэтому мы опять никуда не пошли. А так как водки уже было мало то и не спали мы только полночи, и, следовательно – проснулись рано. Еще до обеда. И стали кое-как дообедывать. Дообедали все остатки и на-ко-нец пошли к Гиблому Месту.

Оказалось что до Него от Стопа всего-то двадцать минут хода, но ход этот и впрямь был «еще тот», так что умаялись мы не на шутку. И вот тут, пока Органы будут юркать в кусты, я быстренько расскажу о своем «увидении» Гиблого Места и Торной Тропы, так как само старательство вместе с моим почти-погибательством и последовавшим за всем этим меня-проучительством будут происходить о-чень быстро и в конце концов погрузятся в сумерки которые в свою очередь перейдут в кромешную тьму по которой мы и проделаем весь нелегкий обратный путь до самого дома. Итак –

- Торная Тропа, как уже и говорилось, была чистой ухоженной дорогой из плотно утрамбованного гравия. Но Она не была настолько уж прямой, как это показано на карте. Метров 50 Она действительно шла прямо, но затем, словно испугавшись этой своей прямоты так не подходившей к этому… сложному, и… замысловатому кусочку Вселенной под названием Страна, Она вдруг начинала прямо-таки ме-тать-ся из стороны в сторону. Как… от страха. Как… от боли. Как… тонкая черная линия на плохой кардиограмме. То есть – как пульс. Да! Именно как пульс! Ведь дорога была… живой! И это - чувствовалось. Не знаю, как, но – чувствовалось. И страх Ее – тоже. И боль. И чувствовалось как Она, метнувшись туда-сюда пару раз, какими-то… не-че-ло-ве-чес-ки-ми, Чу-до-вищ-ны-ми усилиями собирала в кулак всю свою волю, и, прикусив губу так, что аж брызгала кровь (в смысле родников на Ее обочине) - … снова… шла… пря-мо.… И это - ЗДЕСЬ!! Где д-а-ж-е ворон летает зигзагами!! Где д-а-ж-е дождь умудряется идти как-то криво!! И где среди местного населения испокон веков бытует пословица «Хочешь заблудиться – иди прямо»!! И где, несмотря на в-с-ю ее кажущуюся нелепость, эта пословица в-с-е-г-д-а была вещей!!…

Но… Дорога боялась. Она о-чень боялась, и это тоже чувствовалось. Но Она… пе-ре-си-ли-ва-ла свой нечеловеческий, Чудовищный страх и… опять шла прямо. Вот такой вот Она была ответственной. Ведь Она понимала, что лишь от Нее одной зависит жизнь всего этого меж пространственного Уголка Вселенной. И что если бы не Она, то все бы здесь давно уже умерло. И что умирание это наверняка было бы ужасным. И что это могло бы произойти не только в Прошлом, но и в Настоящем, и в Будущем. И поэтому Дорога жила. Тряслась от боли и ужаса, но – ж-и-л-а.… А имя Ей было – Торная Тропа.

Что же касается Гиблого Места, то внешне Оно ничем особенным не выделялось. Три обычные вековые сосны, стоящие внутри одной из Дорожных «раззигзовок» (в смысле пульса). Одна – в центральной «петле», и по одной - в крайних, как раз перед самыми первыми «заломами» Дороги, которая, «заломавшись», и петляла меж этими соснами. И с какой бы стороны ты ни шел, ты обязательно заходил за одну из них. Вместе с Дорогой. А с другой стороны этой сосны выходила… одна только Дорога! Без тебя! А ты – про-па-дал!… Именно так и пропал возглавлявший нашу Артель Ершов. Просто зашел за сосну и… не вышел. А канат, конец которого он взял с собой, все продолжал и продолжал сматываться с барабана… ползти по мху… потом по Дороге… потом сворачивать за сосну и пропадать. Пропадать и пропадать…. Пропадать и пропадать…. Пропадать и пропадать…. И тихо шелестеть по гравию.

Тут и другие Артельщики пошли вслед за канатом. Ершовы – просто так, в развалку, а все остальные – прикрепившись к канату страховками. Мне ее тоже выдали – обычный монтажный пояс с идущим от него двухметровым стальным тросиком на конце которого был стальной же карабин которым и следовало прицепиться к канату. Хотя «канат» – это громко сказано. Обычная альпинистская веревка сложенная втрое. Да, так точнее. И вот, значит, прикрепился я к этой веревке и пошел вслед за всеми.

Иду. Пока ничего…. Ступил на Тропу. Тоже ничего…. Зашел за сосну. Опять ничего! Никакого перехода, никаких рывков или туманностей! И все осталось таким же, как и прежде – и небо, и Тропа, и заболоченный бурелом по Ее краям, и сосны… ОЙ! Как только я посмотрел на сосны так их тут же… стало больше! Вдвое! И… еще! И… е-щ-е!! Ну прям как в детском калейдоскопе – моргнул или шелохнулся, как картинка тут же – р-раз – и раздвоилась!! Потом –р-раз – и поделилась, в смысле еще раз раздвоилась, и ее уже… четыре!! Потом – р-раз – и еще раз пополам, и ее уже… восемь!!… То есть это уже была как бы такая восьмисоставная картинка из лепестков-треугольников, в каждом из которых отражалось все то же самое – и небо, и Тропа, и бурелом, и сосны, но только первая, изначальная картинка, в-о-в-с-е не уменьшилась ото всех этих раздвоений, а просто ее стало… больше, и она заполнила в-с-е в-о-к-р-у-г!!… И снова – р-раз – и шестнадцать.… Эти треугольники всюду – и спереди, и сзади, зияют снизу, нависают сверху, выглядывают друг из-за друга, и каждый из них – как зеркальце, в котором отражаются… в-с-е остальные!! Да, точно – как в зеркальном лабиринте!! Только все отражения в нем – НАСТОЯЩИЕ!! То есть в любое из них можно зайти, или провалиться, потом повернуться, упасть, и… оказаться в каком-нибудь другом, уже черт знает сколько раз от-ра-жен-ном от-ра-же-ни-и!!… В котором, в свою очередь, уже черт знает в который раз, от-ра-жа-ют-ся и все остальные… от-ра-же-ни-я!!… И тоже НАСТОЯЩИЕ…. И тоже ПРОХОДНЫЕ…. И в-о-т т-у-т м-е-н-я т-р-я-х-н-у-л-о!!! А вокруг уже был целый сосновый ад, с кусками Дорог и буреломов в редких-редких просветах… - Р-раз – и уже тридцать два…. Гляжу, а прямо передо мной стоит… немецкая танкетка времен Великой Войны!! Ржавенькая конечно, но еще вобщем ничего…. Т-у-т м-е-н-я с-н-о-в-а к-а-а-к т-р-я-х-н-е-т!!!… - Р-раз – и шестьдесят четыре…. А в бок этой танкетке упирается… тачанка!! Гнилая, обомшелая, но – настоящая, и даже с пулеметом!!… А всюду кости… труха… что-то ржавое… что-то до неузнаваемости истлевшее… - Р-раз -…колесо от телеги… и – ракета!! Правда, не космическая, а крылатая… совершенно новая… среди костей… трухи… плесени.… И Т-У-Т М-Е-Н-Я П-О-Т-Я-Н-У-Л-О П-О-Т-Я-Н-У-Л-О П-О-В-О-Л-О-К-Л-О… Р-РАЗ… Р-РАЗ… Р-РАЗ… Р-РАЗ… И БАШКОЙ ОБ СОСНУ Ш-А-Р-А-Х!!!… И ЕЩЕ ОБ ОДНУ Б-У-Б-У-Х!!!… И ОБО ЧТО-ТО ЖЕЛЕЗНОЕ… И ЕЩЕ… И ЕЩЕ… Я ЗА ЧТО-ТО СХВАТИЛСЯ… Р-РАЗ… Р-РАЗ… Р-РАЗ… И ЭТИ Р-РАЗЫ КАК УДАРЫ… КАК БОЛЬ… КАК БАРАБАННАЯ ДРОБЬ… И - М-О-Р-Д-О-Й В Б-О-Л-О-Т-И-Н-У - п-л-ю-х!… Всего в о-д-н-у!… И во всю такую воню-юченькую, гря-язненькую, прекрасно-распрекра-асненькую и – О-Д-Н-У!! И отражений никаких Н-Е-Т!! И небо всего О-Д-Н-О!! И я, ошалевший и задыхающийся в этой канаве тоже всего О-Д-И-Н!! И Старец, топящий меня в ней – тоже О-Д-И-Н!! Правда, сосны было целых три, но я вовремя вспомнил, что так и должно быть и расстраиваться по этому поводу Н-Е С-Т-А-Л!!… Вот так я и узнал что такое Счастье.

На этом все мое Старательство и закончилось, враз и на-всег-да. А теперь необходимые пояснения.

Как выяснилось впоследствии, первый раз меня тряхнуло, когда лопнул мой страховочный тросик. Ведь Оно (Старательство) происходило в один из моих первых приходов в Глуповскую Страну, и я к тому времени еще не успел, как следует «пропитаться» Ее духом, а потому Гиблое Место приняло меня за чужака и стало затягивать в Себя с та-кой неимоверной силой, что страховка-то и не выдержала. А вторая встряска произошла оттого, что незаметно кравшийся за мной Старец как-то изловчился и пристегнул к моему поясу другой, более толстый трос. А так как это произошло уже где-то на уровне пятнадцатого отраженческого слоя, где сила и скорость затягивания уже очень велика, то поэтому-то из моей остановки и получился такой вот мощ-ный, духовышибательный встряск (стоивший мне, кстати, сотрясения мозга, в смысле головного, но, правда, тоже несильного).

Вот так старик и спас мне жизнь. Ведь если бы он не успел меня «застраховать», а потом и выволочь за эту страховку на белый свет, то я наверняка бы погиб! Ведь уже начинало темнеть, и все остальные Артельщики начали спешно (даже скорее – аврально) сворачивать свое Старательство, и создалась та-ка-я суматоха, в которой меня бы просто-напросто… забыли! Как забыли, например, половину трофеев и Компетентных Органов! Но Органы хоть смогли потом напомнить о себе жалобным-жалобным плачем из-за болота, а трофеи – нет. Так что и по сей день валяются где-то там не то пять, не то десять ящиков набитых различным разновременным хламом, современный Большеземельский «Диверсант» (в смысле пулемета) и череп мамонта (последний правда нашла в следующем году одна из заблудившихся экспедиций и сейчас он находится в Музее, в отделе «Гиблое Место», как заходишь – справа). Так что меня могли бы забыть о-чень даже запросто. А если бы и вспомнили, то ничем бы уже помочь не смогли. Ведь уже были сумерки, а в Месте из-за обилия сосен и так всегда полумрак, ну а сумерки плюс полумрак получается непроглядная тьма! Так что если бы и начали поиски, то только бы на следующее утро. А до утра я бы там конечно не протянул. Погиб бы. Сам бы. О-д-и-н бы. М-ма-ла-дым бы. И – ТРЕЗВЫМ!! БЫ!!… Жа-алко то как… «…Ты ищо тута зареви, телок-бы…». Спасибо старче, хоть ты меня утешил.

Так что именно Старцу я обязан своим спасением. Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО спас мне жизнь. Правда, тут же ее чуть и не отнял. Ведь для начала он меня чуть не утопил в той мерзкой, зловонной луже, а затем т-а-к от-де-лал своею ... ду-би-ной, что я потом целый месяц даже «му» без «ой» сказать не мог! «…ха-ха. Просто посохом маленько поучил, штоб память была, про то што думать надо допреж того, как взбесяся и совету не спрося во всякие гибельные места суватися…» – с нескрываемой… заботой, и я бы даже сказал – нежностью, написал потом он об этом инциденте.

Вот и вся история. Ах да! Я же забыл объяснить, почему Ершовы погружались в Место без страховок! А дело тут было в том что … не Ершовы боялись Места, а … Место Ершовых! И поэтому им, как только они находили что-нибудь стоящее, достаточно было лишь подпрыгнуть, и Оно само выталкивало их из Себя вместе с тем, за что они держались. И Ершовы тут же оказывались на Торной Тропе вместе со своими трофеями. Ну а всем остальным глуповцам приходилось свои находки вытаскивать самостоятельно. Нет, Место не затягивало их, но и не помогало. А страховки им нужны были для того, что бы ни потеряться в том сосновом полумраке, и для того, что бы к ним можно было прицепить что-нибудь большое или громоздкое что в одиночку они вытащить не могли, и поэтому вытаскивали его уже все вместе с Торной Тропы.

Ну вот вроде и все. Ах да - дорога домой! Но тут ничего интересного не было. Пока упаковывали трофеи, ругались, сматывали канат и страховки – стемнело окончательно. Бегом-бегом по бурелому, потом по болоту, потом обратно за забытыми Органами, а потом обратно к Стопу. Добежали. Водки не было. Паровозика тоже. А потому и побрели мы – злые, грязные, уставшие, отягощенные трезвостью и трофеями – пешком по шпалам. Тут нам правда сказочно повезло – на Восьмом Безымянном Перелеске стоял наш паровозик зацепившийся машинистом за чей-то пикник. Мы погрузились на платформу и сразу же уснули. Проснулись мы уже под утро, в городе, на Запасных Путях. Отнесли все оставшиеся трофеи на Базу и разбрелись по домам. Все. Больше в Гиблое Место я никогда не ходил. И не пойду. А теперь вернемся к нашим Ершовым.

После Разгуляя и изобретения Торной Тропы, Ершовы, что называется, на некоторое время сошли со сцены. То есть вплоть до Великой Войны ничем особенным не проявились и не выделились. Нет, конечно, всякие незначительные «ершизмы» время от времени происходили, но вот прежнего «всесупротивного» размаха в них уже не было. Так, мелочевочка одна – саботажик там какой с вредительством, да подпольные газетки с листовками, да пачки дрожжей время от времени подкидываемые в Сельсоветовские и Компетентные уборные. А происходило все это «размаховое оскудение» оттого что «…быша в те поры тех поганцев мало. Бо не расплодишася тогда ищо как следывает…». Тут, наверное, будет уместно рассказать «…О размножении ершова рода, как той подлый род размножается, и отчего прекратиться все это никак не можется…» - именно так озаглавил Старец целую страничку своего убористого повествования. И, надо сказать, не зря! Вопрос ведь действительно прилюбопытнейший! Ведь, оказывается, «…те гнусномерзкие и подлонепотребские ерши плодятся не как все честные и порядочные люди по богову образу и подобию, а как… ну прямо как ж-животные какие-то!…» – с гневом и отвращением пишет Старец. А «ж-животными» он называл не всех животных вообще, а только мышей, которых он люто ненавидел и, по-моему, даже боялся. А под «ж-животным размножением» он подразумевал необычайную скорость этого процесса, и его (применительно к Ершовым) противоестественность. Ведь Ершовыми… не рождались! Ершовыми… становились! И стать ими мог абсолютно любой, даже кто-нибудь из Сидельниковых! Да что там Сидельниковы, если д-а-ж-е Уракины иногда умудрялись «…объершиться да объершовиться и в те прегнусные роды податися…» – то есть… стать Ершовыми! И произойти это могло и в десять, и в двадцать, и в пятьдесят, и даже в восемьдесят лет! Но, конечно же, не само по себе и не вдруг. Сначала в человеке должно было что-то… сломаться, потом… срастись, или даже вырасти, но… как-то… неправильно. Затем в нем должно было что-то забродить, забурлить, вспениться, взбунтоваться и - вы-плес-нуть-ся наружу криком-накипью. А иногда всему этому еще и последовала (а иногда и предшествовала) какая-то «…нутряная дошлифовка о кой-какие шероховатые наружности…», коими щедро и с избытком снабжала глуповцев их родина мать (но не в смысле матери родины, а в смысле родины матери, хотя обычно они почему-то ходили там вместе. В основном. Как правило. Но это уже лишнее). И только после всего этого человек мог стать Ершовым. Но – не всегда. И не обязательно. Ведь весь этот… сложный, и… многоступенчатый процесс мог закончиться и ни чем. А то и сумасшествием. А то и «сидельничеством». А то и та-ким сногсшибательным «уракизмом», что д-а-ж-е Органы лишь разводили руками и, восторженно ёкая, отдавали честь (в смысле козыряния)! Но что-то я опять отвлекся.… Значит так – после Разгуляя и вплоть до Войны Ершовы ничем особенным не отличились. Как, впрочем, и во время Войны. Ведь тогда надо было не отличаться, а просто погибать за родину, что они и делали вместе с остальными. Подробнее об этом я написал в главе «Вдовины», а сейчас мне просто хочется поярче осветить роль Ершовых во всем этом процессе. А также и в кое-каких последующих. Итак.

Как уже и было сказано – в первый же день Войны глуповцы сформировали ОГО-ГО (Отдельный Глуповский Отряд Гражданской Обороны (или – Ополчения, в разных Старцевых Трудах по-разному)), который тут же влился в состав эР-Ка-КА (Рабоче-Крестьянская Красная Армия) и отправился на Западный Фронт, прорывать кольцо Брестского окружения. Почти четверть личного состава этого ОГО-ГО составляли Ершовы, Вдовины – около половины. Вскоре, в результате известных событий ОГО-ГО был переименован в ГУ-ГА (Головная Ударная Группировка Армий) в качестве которой он и просуществовал аж до самого дня своей гибели 7 мая 1945 года. К моменту гибели Ершовых в Ней насчитывалось 14 человек, Вдовиных – только трое. 7 мая 1945 года в 16-30 по местному времени где-то на подступах к Рейхстагу ГУ-ГА прекратила свое существование. То есть погибла в полном составе. Именно так значилось в присланных из Большеземелья документах, и именно так и принято было считать, НО! В каждом Большеземельском «значилось» и «так и принято было считать» есть свое небольшое «НО», есть оно и в этом, а «НО» такое - где-то в середине пятидесятых годов…в Глупов… вернулся… Ершов! Да-да, один из тех Огогошно-Гугских Ершовых, что ушли в июне 41-го проучать собаку-гитлера! И тут выяснилось следующее – оказывается, ГУ-ГА вовсе не погибла в 45-ом. И даже более того – Она вообще никогда не погибала! Просто сразу же после водружения над Рейхстагом Знамени Победы Ее на всякий случай репрессировали Компетентные Органы Большой Земли. То есть всю ГУ-ГА в Ее полном остаточном составе отправили в… ГУЛАГ (Главное Управление большеземельских ЛАГерей). И тоже как ни странно в составе. Теперь уже, правда, в железнодорожном. Вдовиных в котором уже вообще не было, а Ершовых еще оставалось целых пятеро. Кстати, судя по бессвязно-сбивчивым бормотаниям Ершова-Вернувшегося, последний Вдовин с Ершовым-С-Конца-Шестым выполнили-таки Клятву, которую они дали перед самой отправкой на Фронт, в смысле – вдолбить гвоздок в песью черепуху собаки-гитлера! И, якобы, именно за это они и были расстреляны Большеземельскими Органами, которым та собака была для чего-то нужна живой. Ну а сам Ершов-Вернувшийся якобы тоже «не зря на фронтах околачивался», и якобы даже лич-но устанавливал над Рейхстагом Знамя Победы! Но так как это событие якобы произошло ночью, то есть в темноте, то его фотографирование было решено перенести на следующее утро – то есть утром, по светлу, водрузить это Знамя по новой, но уже с фотографом. Что якобы и было сделано НО! Ров-но за час до этого события, весь остаточный состав ГУ-ГА, а, следовательно, и сам этот Ершов, были поспешно репрессированы. И якобы только лишь из-за этого он и не попал на тот знаменитый снимок вместе с Егоровым и Кантарией, дорогу наверх для которых, расчистили и проложили именно они, в смысле ГУ-ГА. Собою. По себе. И сквозь себя.… Якобы.

А вот все остальное было уже не якобы, а вполне всерьез и надолго. Аж на двадцать пять и все без права переписки. Но тут Ершову прямо-таки СКАЗОЧНО повезло! Холодным летом 53-его, в честь очередной годовщины смерти товарища-сталина (ну или что-то в этом роде), Ершова, как заслуженного врага народа… амнистировали! А потом еще догнали и… реабилитировали! Вчистую! По полной! И даже вернули все награды! Вернее – всю, ведь медаль-то у него была всего одна, да и та Польская, так что особо не разгуляешься.… Ну а так как Ершов находился в одном ну о-чень далеком «нахождении» (в смысле бухты Находки), то и узнал он обо всем этом лишь через год. Да и то случайно. Плюс год на утряску формальностей, да тряску по обратной дороге, вот и выходит, что вернулся он в Глупов только где-то в середине 50-ых. А может даже и ровно (в смысле середины). Не менее интересно сложилась и его дальнейшая судьба.

По возвращении жил он, как и прежде в Ершовской слободе. Жил тихо. Ничем особенно не выделялся. Ни в каких особо громких «противствах» не участвовал. Ведь почти весь его «ершизм» еще там, в Находке, что называется, об ломик стерся. Правда и того, что осталось хватило бы на троих, но … здоровья-то уже не было, а без здоровья «…никакога, даже самага ершинага ершинства ниотколь не донесёшь. Бо и ножки-то подгибаюца, а с ручек всё вываляеца. И поделом конечно, ох и по-де-лом…» – сочувственно резюмирует Старец. Так что и жил этот Ершов тихо притихо в одном из полу подвальчиков «Ершовки», и… все время врал. А врал хоть и про Войну, но о-о-очень красиво и о-о-очень интересно. Чего, например, стоит одна только байка о водружении Знамени Победы, а ведь были еще и другие, не менее захватывающие! Например – о сбивании сразу двух фашистских самолетов из… одной единственной трехлинейки! На пятерых! И причем – одной пулей! А было это якобы так –

- мёрзли однажды Гуговцы в каком-то окопе и смотрели как прямо над ними стая сы-тых, холе-ных «Мессеров» гоняла одного нашего и так уж подраненного «Ястребка». Добивать не добивала, а просто гоняла, сы-то и холе-но. Игралась вобщем. Ну, Гуговцы смотрели-смотрели на это «засранство» наконец не выдержали и бабах из той винтовки, что называется пальцем в небо и… по-па-ли! Видно идиомы, сказанные этой пуле вслед, навели ее на та-ки-е точные курсы, ракурсы и траектории что будте нате! Вобщем «Мессер» с крыльев кувырк и на землю шмяк. А пока подал, зацепил крылом еще одного своего подельника, так что шмякнулись они оба. Сы-то. Холе-но. И уже не играясь. А «Ястребок», воспользовавшись образовавшейся в небе паникой, шасть куда-то в болота и притаился. А потом, когда из этих болот уже выбирался, очень сильно обморозился и стал… Мересьевым! Так что Гуговцы и к нему якобы имеют самое непосредственное отношение.… А чего, например, стоит байка о маршале Жукове, который якобы на полном серьезе сравнивал каждого Гуговца аж с тридцатью тоннами Народного Богатства! Ведь если, по его словам, запустить на минное поле сначала Гуговцев, а танки уже потом, то каждый Гуговец хоть и подорвавшись, но уничтожит собою мину, на которой впоследствии мог бы подорваться танк. Вот и выходит, что они собой спасают, вернее – в гибели замещают - наши танки. А в каждом из танков – тридцать тонн. А все эти тонны – сплошное Народное Богатство. И раз Гуговцы сумели их собой (хоть и в гибели) заменить, значит, они им… равновесны, и… равнозначны. Во как!

Но конечно самая лучшая Ершовская байка это байка о «Кузе». О-о-о! Тут он был неистощим! Этот «Кузя» кочевал из одного его вранье в другое, и все время при этом менялся! То он был полковником, то генералом, то… обычным рядовым Гуговцем, то… снова генералом! А потом… снова полковником!… И Ершов его всегда спасал. Всегда. И везде. И в Сталинграде, и в Освенциме, и в Кенигсберге, и на Лубянке, вобщем – везде, и всегда. И причем, делал-то это он вроде как бескорыстно, а иногда и вовсе случайно, но «Кузя» наотрез отказывался это понимать и однажды, уже в Берлине, после очередного такого спасения не выдержал и наградил Ершова… офицерским званием… звездой Героя… и д-а-ж-е… ОРДЕНОМ Л-Е-Н-И-Н-А (последним Ершов почему-то особенно гордился)!!… Но. По причине своего репрессирования, Ершов … не с-м-о-г присутствовать на своем же собственном награждении! И якобы толь-ко лишь из-за э-то-го не было у него сейчас ни Ордена, ни звезды, ни всего остального.…

А еще были ведь и другие байки, не менее красивые и интересные. И врал их Ершов с утра до вечера и всю свою жизнь. А жил он хоть и «тихо, костыльно да кашлевато» но, как ни странно, довольно долго, и помер только в середине 90-ых годов Нулевого века, ковыляя с плакатиком «ДОКОЛЕ?!!» на какой-то Ершовской демонстрации. Схоронили его на Непреклонском кладбище, и стали уж было забывать, как вдруг… в Глупов… с цветами, музыкой и кучей адъютантов… приехал… «Кузя»!! И оказался он не генералом и не полковником а… генерал-полковником!! И вот приехал он, значит, и давай орать – где, мол, мой дорогой Ершов, кой мне жизнь на фронтах бессчетно спасал и коего я аж полвека уже не видел, и коего я, наконец, по архивным бумагам отыскал и все заслуженные им награды привез – и офицерскую форму, и звезду Героя и д-а-ж-е ОРДЕН Л-Е-Н-И-Н-А!!…

В-с-е б-ы-л-и в ш-о-к-е.… Потом кое-как из него все же выбрались и начали выяснять подробности всего этого непонятства. И довыяснялись до того, что Ершов… оказывается… НЕ ВРАЛ!! Оказывается тот баечный «Кузя» – ДЕЙСТВИТЕЛЬНО существует!! И он са-мый на-сто-я-щий генерал-полковник, дважды Герой Войны и… бывший сослуживец Ершова-Вернувшегося!! И оказывается, что Ершов ДЕЙСТВИТЕЛЬНО спасал ему жизнь и тут, и там, и сям, и даже в каком-то таком лубяном кое-где, о котором сам этот «Кузя» говорил только шепотом!! Кстати – и «Кузя» это как выяснилось не кличка, а имя этого седого бугая!! Вернее – фамилия, а имя у него было Андижан Анварович.

Короче говоря, выяснилось, что Ершов не врал. И вот он Он – Кузя, и вот она Она – звезда Героя на довоенной гимнастерке с лейтенантскими «кубиками» (оказалось, что Ершов мечтал именно о такой – с петлицами, а не с погонами - «…штоб как у Коли Плужникова…[4]», на помощь которому он шёл и совсем чуть-чуть не дошел), и вот он Он – ОРДЕН Л-Е-Н-И-Н-А, на всё той же ни разу не надёванной гимнастёрке.

Как-то… неловко стало глуповцам. Это ж надо – та-ко-го Героического Земляка прошляпили, да еще и хохотали над ним всю жизнь! И вот, что бы хоть как-то… посмертно, что ли… оправдаться перед Ершовым-Вернувшимся, а скорее – перед самими собой, глуповцы, краснея и не смотря в глаза друг другу, принялись наперебой врать Кузе о том, как, оказывается, здорово и замечательно жил среди них этот Героический Земляк. И что пенсия у него якобы была полмиллиона, да плюс еще доплаты с компенсациями. И машина якобы была у него хорошая (показали Васин «сотик»). И домик у него якобы был не из последних (показали один из Небоскребов). И даже якобы небольшое имение у него было (показали колхоз «Красная Соха», но попросили не обращать внимание на табличку с названием и царящую там проруху с разрухою, объяснив, что, мол, здесь сейчас просто снимается какой-то триллер про колхозы и все это просто его декорации).

Горько, о-чень горько рыдал генерал-полковник Кузя. Рыдал, и приговаривал:

- Ах, Ершов, Ершов… да как же ты мог… да как же ты п-о-с-м-е-л.… Это же надо – Герой Войны! Ве-те-ран! И… опустился до того, что бы ХОРОШО ЖИТЬ В СТАРОСТИ!!… Как же ты смог… как же ты с-м-о-г… - потом Кузя понемногу успокоился и сразу же уехал обратно на Большую Землю, предварительно плюнув на Ершовскую могилу и закинув в колхозный сортир его гимнастерку с наградами.…

Глуповцы потом ее достали, постирали, почистили, и сейчас она висит в Музее в отделе «Ершовы», в пятом, кажется стенде, то есть вместе с той гимнастеркой, в которой этого Ершова сначала репрессировали, затем амнистировали и в которой он и вернулся, в конце концов, в Глупов. Так они и висят рядом – эти две такие разные гимнастерки, одного такого…одинакового человека. Одна новенькая, ни разу не надеванная, со звездой Героя и орденом Ленина… и вторая - тертая перетертая… из заплаты в заплату переходящая… с выдранными с «мясом» пуговицами и погонами… со следом от номерной Находкинской нашивки… и какой-то Польской медалью в этом самом следу.…

Вот и вся история о Ершовых Военной Поры. Конечно о-чень неполная, но уж какая есть. Просто больше ни один «ерш-фронтовик» в город Глупов никогда не вернулся. Так что и рассказывать больше не о чем. Всё. Конец.… Тьфу ты! То есть – начало! Начало са-мо-го интересного и захватывающего периода Ершовской истории, который длился аж с Войны до аж Вторых Нулевых годов, то есть – почти что до сегодняшнего дня, и который можно условно обозначить как «Диссидентский». Итак – Диссидентский Период.

ЕРШОВЫ – 2

А началось все просто и обыденно, с радиостанции ЁПРСТ (читается - ёпрст, или - ё-пэ-рэ-сэ-тэ, кому как удобнее, а переводится как Ершовская Подпольная Радио Станция).

Возникла она примерно тогда же, когда в Глупов вернулся Ершов-Вернувшийся, то есть где-то в середине 50-ых, а может даже и ровно. А было это так –

- однажды, одним тихим, летним вечером, когда вернувшиеся с работы (или откуда-нибудь еще) глуповцы включили свои радиоприемники, то услышали не привычные Большеземельские марши с рапортами, а… П-р-о-з-у! И… П-о-э-з-и-ю! А читал их какой-то Ершов выступавший под псевдонимом Аноним! И делал он это т-а-к здо-ро-во, и т-а-к вос-хи-ти-тель-но, что д-а-ж-е Органы его как бы не замечали! Правда, время от времени, «…дабы духа всепопустительства от мнимых органовых бездейств в той Наниме не возникло бы …», Они оцепляли всю Ершовку и проводили в ней повальные обыски. Обыскивали ВСЁ, ВСЕХ И ВЕЗДЕ, попутно изымая подпольные типографии, планы восстаний и каких-нибудь особо подозрительных Ершовых, но обнаружить радиостанцию, Они так и не смогли. Правда, Органы почему-то упорно избегали обыскивать чердак дома номер 17, в окошке которого временами маячил этот самый Аноним, а на крыше громоздились какие-то антенны и усилители. Почему так получалось – никто не знал, но, судя по утверждениям самого Анонима, Они это делали для того, что бы не скучать вечерами, слушая бесконечную Большеземельскую чушь льющуюся из радиоприемников. Но Органы тут же звонили в прямой эфир (а эти свои утверждения Аноним делал именно в нем) и с пеной у рта доказывали, что все это вранье, и что ему просто везет как утопленнику, которого они когда-нибудь все-таки найдут и утопят как собаку! – В проруби!! Как ше-лу-ди-ву-ю!! – рычали Органы и бросали трубку. Аноним звучно плевал в их сторону (в прямом эфире это было очень хорошо слышно) и продолжал передачу. Правда однажды его все-таки арестовали, но не за это, а за что-то другое, вернее – ни за что (в смысле – до кучи, за компанию, прямо в булочной), то есть по ошибке. Но что бы эта ошибка наших вроде как безошибочных Органов не выплыла бы наружу, то ему тут же предъявили обвинение по второй статье Ершовского Уголовного Кодекса («За подбивание Ершовыми народа на какое-нибудь гадство или непотребство»), пункт первый («совершенное»), подпункт триста восьмой («умышленный поджог с жертвами»). А дело тут было в следующем – буквально за день до этого, Аноним читал в эфире одни очень запрещенные стихи одного очень запрещенного Маяковского. И читал кра-си-во, здо-ро-во, мощ-но! И от этого они воспринимались как… лозунги, или даже нет – как призыв к действию! А среди тех стихов был один о том, что, мол, меня, одного только меня, сразу сквозь все горящие здания, проститутки как святыню на руках пронесут и покажут, мол, богу в свое оправдание. То есть «поджог» был налицо, «жертвы» тоже, ведь здания сами по себе, как известно не сгорают, а только вместе с жертвами! А еще ведь было и «богохульство», и «озвучивание проституции как несуществующего порока», и «подбивание кого-либо на получение оправдания незаконным путем», и д-а-ж-е «вынос чего-либо с территории пожара», то есть – МАРОДЕРСТВО! Правда, все последние подпункты Анониму припаивать не стали, так как поджога с жертвами с лихвой хватило на те две «пожизненки» на которые его уже было и отправили, НО! А вот что это было за «НО» я расскажу чуть позже, а сейчас необходимо сказать пару слов об Ершовском Уголовном Кодексе.

Ершовский Уголовный Кодекс, это такой кодекс придуманный специально для Ершовых. Ведь статей обычного У-Ка на них не всегда хватало, да и «…скользки быша поганцы, и с простых статьев могли и выскальзывать…».

В Ершовском Кодексе было только две статьи: Первая – «За учинение Ершовыми какого-нибудь гадства или непотребства», и Вторая – «За подбивание Ершовыми народа на какое-нибудь гадство или непотребство». У каждой статьи было три пункта, Первый – «Совершенное», Второй – «Предотвращенное», и Третий (и самый страшный) – «Хоть и предотвращенное». А еще в Нем было около 20-ти тысяч подпунктов, в которых въедливо и досконально перечислялось в-с-е что совершали, или хотя бы могли совершить Ершовы. Там было ВСЕ! И поджог, и подпрыг, и подскольз, и подрыв, и подпев, и подпил…вобщем – ВСЕ. И полагалось за это тоже ВСЕ. От выговора до расстрела включительно. Иногда, даже дважды.… Просуществовал этот Кодекс аж до Вторых Нулевых, когда и был наконец реформирован, то есть – упрощен, до одной единственной статьи – «За антиофицерскую деятельность». Ведь, как оказалось, у каждого Ершова (но не только) был свой офицер, который на нем, образно говоря, и жил (в смысле чинов, наград, зарплат, смысла жизни и т.д.)! И любое учиненное любым Ершовым учинение было, прежде всего, головной болью его офицера. А это – неудобство, то есть – проблемы. Ну а тот, кто создает своему офицеру проблемы, тот…осуществляет против него деятельность. Вот и всё - проще некуда! Да и действеннее тоже. Ну а что касается наказания то его придумывал сам пострадавший офицер – «…главное оно в урок пошло и в отмщение, а не просто в недобрую, оголтелую месть...».

Так, с Кодексом вроде бы разобрались. Теперь вернемся к Анониму, уже отправленному в Непреклонское Учреждение - И.Т.У. номер Раз.

Отправили его, значит, и… завыли от тоски! Сами же Органы и завыли! А уж про всех остальных и вовсе говорить нечего.

Через неделю народишко зароптал.…

Еще через неделю… ПЕРЕСТАЛ ПИТЬ!!

Органы поняли, что на этот раз явно переборщили и начали спешно исправлять ситуацию.

Ершова срочно помиловали.… Не помогло.

Тогда амнистировали… Опять не помогло.

Тогда помиловали, амнистировали, реабилитировали и даже наградили…. Н-и ф-и-г-а.

Аноним на-от-рез отказывался выходить из камеры, объясняя это тем, что, мол, лучше здесь сгнить, чем с вами с-собаками л-легавыми связываться, да и с подходцами вашими тоже!

А тем временем, народ, от маршей с рапортами на нет обезумевший, начал уже открыто плевать на Органы, «…и обо всяком над Ими непотребстве всерьез подумывать начал…».

Органы кинулись и так и этак подмазываться к Анониму, даже всю его аппаратуру в камеру притащили, мол, хочешь сгнить – сгний, но толь-ко ра-бо-тай! Вре-ди! Гад-ствуй! Ну пожа-а-алуйста!…

Аноним был неумолим. Он стоял посреди камеры со скрещенными на груди руками и, щурясь в окошко, трагично бормотал: - Ну, здравствуй, моя Черная Гибель! Я навстречу Тебе выхожу!…-

И только когда вконец уж измотанные, и доведенные до высшей точки отчаяния Органы рухнули перед ним на колени и принялись рыдать ему в жилетку, он, наконец, сдался:

- Хрен с вами с-собаки л-легавые, да и подходцами вашими тоже! Но толь-ко по-па-ди-тесь мне хоть раз еще на гла-за! – после чего забрал всю свою аппаратуру и уехал в Глупов. Этим же вечером, при большом стечении народа, под всеобщее ликование и салют, Ершовская Подпольная Радио Станция - о-ж-и-л-а (кстати – эти две недели Анонимского заточения и послужили в дальнейшем эталоном для одинарной пожизненной каторги, в смысле длительности, сейчас правда уже несколько сокращенной)! И даже не просто о-ж-и-л-а, а о-ж-и-л-а в квадрате! То есть Она стала еще более замечательной и интересной, ведь Ершов… ЗАПЕЛ!! Да-да, ЗАПЕЛ! Ведь во время «сидения» он выучился у кого-то из Сидельниковых трем аккордам, и начать «лабать» на них в эфире как заправский бард. Ах, что за песни он «лабал»! И про Мурку, и про Таганку, и про Колоколенку, и д-а-ж-е про Бродягу В Степях Забайкалья!!… Ах, что э-то бы-ли за пес-ни.… И когда он их «лабал» жизнь в Стране … замирала. НИКТО, НИЧЕГО, НЕ ДЕЛАЛ! Все сидели у радиоприемников и не-мо… над-рыв-но… ры-да-ли.… Не то как проклятые, не то как завороженные.… Даже Компетентные Органы…. Последним, кстати, особенно нравилась «Банька по белому», и Они каждый день звонили в прямой эфир и, представившись какими-нибудь другими органами прямо-таки у-мо-ля-ли Анонима протопить им ее хоть разок, что тот с удовольствием и выполнял.

Потом, где-то через годик, Аноним вдруг р-резко поменял свои вкусы и с головой ушел в юмор и белогвардейщину. И именно тогда он вдруг начал… Творить! Поначалу это были обычные переделки старых, хорошо всем известных песен. Ярчайшим примером такого «переделывания» может служить история с «Четвёртыми сутками», с теми самыми где «пылают станицы» и «горит под ногами родная земля», вобщем про поручика Голицына и корнета Оболенского. Так вот, Аноним так ее «переязвил да переерзал», что из нее получился самый настоящий Гимн глуповской бесшабашности, удали и размаху (в смысле отдыха)! А смысл этого Гимна (который так, кстати, и назывался – «Гимн Четвертые Сутки») таков: сообразили как-то на троих – он, штабс-капитан Ершов; поручик Шлагбаум и корнет Пошехонцев, и сообразили, прямо скажем, неплохо. И соображали они ЭТО целых четверо суток. И соображали не где-нибудь , а в колхозе «Светлый Путь». И за это время они - полколхоза «перекуралесили»; полколхоза «переколобродили»; всех мужиков перепили; всех баб чего-то там тоже; а затем, украв у сторожа патроны, и приняв по пол-литровому «посошку» они, наконец, пошли, вернее – побрели обратно в Глупов, постоянно спотыкаясь, падая и натыкаясь на различные околодорожные предметы. Там даже строчка такая была – «Не падайте нюхом, поручик Шлагбаум! Корнет Пошехонцев, не трожьте столба!»… Словом песня вышла замечательная и принялась она всеми на «ура». Почти всеми. Кроме Пошехонцевых. Ведь Недреманное Ухо Компетентных Органов не дремало, и Ему показался очень подозрительным тот факт что «пор. Шлагбаум» и «кор. Пошехонцев» носят какие-то… по-доз-ри-тель-ны-е звания, от которых прямо-таки разит старорежимщиной, то есть – чем-то запрещенным! Кварталы, где жили Шлагбаумы и Пошехонцевы, оцепили, провели в них повальные обыски, кого-то поймали, кого-то повязали, кого-то на всякий случай побили дубинкою. Затем было несколько громких процессов и с десяток Шлагбаумов и Пошехонцевых ушли по этапу на каторгу. Шлагбаумы на Анонима, а заодно и на всех Ершовых сразу – не обиделись, ведь они тоже любили хороший юмор и поэтому просто «пошутили в ответ» (в смысле «подложения обратной свиньи»). В результате чего вдогонку за тем десятком на каторгу ушло и с полсотни Ершовых. А вот Пошехонцевы юмора не любили, и поэтому стали просто ловить и бить Ершовых - «..без юмору и не шутя. И бысть оттово вражда промеж них и по сей нынчий день…» – добавляет Старец.

А вскоре произошло событие, затмившее собой сразу все, и эту вражду, и каторгу, и даже «переделки», ведь Аноним… СОТВОРИЛ! То есть САМ написал Песню! От начала и до конца! И слова и музыку! То есть – СОТВОРИЛ.… Это была грустная белогвардейская песня под названием «Забудемтесь под пальмами, мадам». Пел ее Аноним как бы от имени некоего разочаровавшегося во всем белогвардейца, который сидит где-то на чердаке, грустный, пьяный, небритый, и подумывает об эмиграции. Злые языки утверждали, что Аноним «…для лучшега вхождения в образ…» даже исполняет ее именно таким - грустным, пьяным, небритым, и в накинутом на плечи штабс-капитанском кителе, на котором одиноко болтались два Георгиевских Креста.

Излишне говорить, что Песня тут же стала супер-мега-хитом, не уступавшим по народной любви и известности даже фольклору (а в дальнейшем Она даже стала официальным Гимном одного из ЕПСОМОЛ-ов[5]), НО! Любовь – любовью, а Порядок – Порядком, и народ начал с любопытством посматривать в сторону Карающей Руки Правосудия. И Она, что называется, про-тя-ну-лась. Компетентно. Органично. И о-чень Оперативно.

Во время очередного исполнения этой Песни Они позвонили в прямой эфир и «…сташа образумливать тово поганца…»:

- Слышь, Ершов, - сказали Они ему, - ты ж сдохнешь от тоски в этом своем банановом раю! Прям вместе с мадамой своей и сдохнешь! Как с-со-ба-ка! На в-вой изойдешь! На ностальгический.

Наступила неловкая пауза.…

Наконец Аноним нашелся:

- Ну, во-первых, вы, должно быть, ошиблись номером, так как я не Ершов, а Аноним, причем – анонимный… -

- Ну ладно, черт с тобой! - перебили Они его – Мы тогда тоже Анонимы, из одних тоже ну о-чень анонимных Компетенций! И вот мы тебе вполне официально… то есть – анонимно, заявляем – сдохнешь! Как с-собака! От тоски! – и бросили трубку.

Народ ахнул и тут же затаил дыхание в предвкушении какого-нибудь у-жа-са-ю-ще-го ответного непотребства!… НО!… Аноним… Мол-чал.…

Молчал, молчал, молчал, а потом как-то вяло, и пришибленно загундосил:

- Вы прослушали какие-то с-собачьи помехи, ворвавшиеся в наш эфир из какой-то с-собачьей зазаборной конурки. В смысле конторки. А теперь извините – у нас профилактика. В смысле аппаратуры - и… отключился!

На следующий вечер… в положенные двадцать два тринадцать… Ершовская Подпольная Радиостанция… в эфир… не вышла.

Народ удивился. Органы тоже.…

На следующий вечер – опять.

Народ зароптал. Органы тоже….

На третий вечер – без изменений.

Народ зароптал, заволновался, бросил пить и валом повалил в «Ершовку», что бы узнать «…куды же их радио-гад поделся…». Органы повалили вместе с народом….

Привалили. В «Ершовке» царило переходящие в отчаяние уныние. Все Ершовы растеряно слонялись по своей слободе, вперяя время от времени испуганные взоры в чердачное окно дома номер 17. В нем горел свет и маячила чья-то фигура. Туда-сюда.… Туда-сюда.… Туда-сюда…

Все ново привалившие присоединились к Ершовым и стали наблюдать за этим маяченьем вместе с ними.…

Около часа ночи в слободу явились ходоки от всех трех Глуповских провинций (то есть от Непреклонска и обоих колхозов) что бы разузнать что случилось или хотя бы поприсутствовать…. Обстановка накалялась.…

Наконец, часа в три ночи, у кого-то сдали нервы:

- Да может он вовсе и не маячит, а давным-давно удавился, и его просто ветром об инерцию качает!! – истошно завопил этот кто-то.

Вопль подействовал отрезвляюще. Все заохали, засуетились, кто-то побежал за топором, а кто-то за водкой и носилками. Но всех переплюнули Органы – Они куда-то метнулись, приволокли оттуда пожарную лестницу, подставили ее прямо под окно и, в мгновенно наступившей мертвой тишине – ме-е-едленно-ме-е-едленно полезли вверх…. Долезли…. Одним глазком заглянули в окошко…. Отпрянули…. Снова заглянули…. Смотрели…. Смотрели…. Смотрели…. Смотрели…. И - так же ме-е-едленно начали спускаться.… Спустились. Сели на нижнюю лестничную ступеньку. Расстегнули на кителе верхнюю пуговицу. Вытерли пот. Закурили. И, выдохнув струйку дыма, наконец, прошептали: - Жив, собака!

Народ всколыхнулся во всеобщем, но немом ликовании и по одному, в порядке живой очереди, начал лазить вверх по лестнице «…дабы узрети ж-и-в-о-г-о нанима!…».

Аноним действительно был жив. Он ходил по своей каморке из угла в угол и что-то бормотал. Он был грустным, пьяным, небритым и в накинутом на плечи штабс-капитанском кителе…

На столе, рядом с аппаратурой, стояло полбутылки водки, полпачки каких-то белоэмигрантских папирос и клочок бумаги. Который лежал.

Время от времени Аноним вдруг подбегал к столу и что-то быстро чиркал на этом клочке. Потом отхлебывал или закуривал. Или и то и другое. Потом зачеркивал все начирканное, бросал на пол папиросу, злобно ее растаптывал и снова начинал ходить. Туда-сюда.… Туда-сюда.… Туда-сюда….

И ВОТ! НАКОНЕЦ! ЧАСОВ В ПЯТЬ! С-В-Е-Р-Ш-И-Л-О-С-Ь!!

Аноним подбежал к столу, что-то чиркнул, исправил, отхлебнул, закурил, снова отхлебнул и поставив жирную-жирную точку победоносно изрек:

- Ох, и предупреждал же я вас с-собаки легавые! И ведь вместе с подходцами вашими пре-ду-преж-дал! – и, рухнув на стол, отрубился.

Всё это рассказали собравшимся испуганные Компетентные Органы, которые в это время, в порядке подошедшей очереди и подсматривали за Анонимом. Осчастливленный и прямо-таки ры-да-ю-щий от восторга народ «…заохал, заахал, запотирал ручонки и, ждя чего-то гнусного и от начала времен не слыханного – зарозбежался по домам. Дабы выспаца успеть и гадства бы того не пропустить…». Разумеется быстрее всех «зарозбежались» сами Органы.

Вечером этого же дня, ровно в 22-13, Ершовская Подпольная Радиостанция о-жи-ла! Щелкнул какой-то тумблер, взвизгнули и пропали помехи, и какой-то… чересчур уж бодрый голос Анонима произнес: - Добрый вечер, господа! Добрый вечер! Коллектив радиостанции ЁПРСТ приносит вам свои извинения за временный перерыв в трансляции по техническим причинам. А теперь – к делу! – и - стоя, гордо, выбрито, трезво, начищено, наутюжено, то есть почти как на собственном расстреле, он торжественно, и… гениально исполнил песню под названием «ПУСКАЙ я сдохну от тоски, НО ТОЛЬКО – где-нибудь подальше»!… К сожалению, мне не известен ее текст, так как сразу же после исполнения он был строжайше засекречен без срока давности. Единственное чем я располагаю, так это выдержки из обвинительного приговора «…кой грянул по того неопотребывательскага мерзопакостника…» прямо на следующее утро. Смысл этих выдержек таков: в песне, в грубой, циничной и извращенной форме, грубо и цинично извращался весь глуповский образ жизни. А так же (если конечно верить Старцу) все в той же форме «…оптрёпывалась суть коготца, и даже евоного невиннаго Подходца…», и причем делалось это « многажды и анонимистично…». Я не знаю, что это означает, но видно что-то уж о-чень крамольное, ведь Анонима за это ПРИЛЮДНО судили и ПРИЛЮДНО же отправили на пятерную пожизненную каторгу, предварительно поколотив и перебив всю его аппаратуру!!… Правда, недель через пять, по многочисленным и о-о-очень ощутим просьбам трудящихся, его освободили, подарив при этом купленную на премиальные ВСЕХ Органов за ЦЕЛЫЙ ГОД новенькую японскую аппаратуру. Ну а дальше пошло как по маслу: Проза – Поэзия – Творчество, Каторга – Просьбы Трудящихся; Проза – Поэзия – Творчество, Каторга – Просьбы Трудящихся… и т. д.

После возникновения в Стране телевидения (а, следовательно, и Ершовских Подпольных Телеканалов) интерес к радиовещанию несколько угас. Но лишь частично. И, хоть и в несколько измененном виде, но все эти Ершовские «верещания» дожили и до наших дней. Ведь позднее, уже при ком-то из Анонимов Младших, они разделились на две конкурирующие по своей «гадскости» радиостанции. Одна из них стала называться «22-13» (по времени выхода в эфир заведенному еще при Анониме Старшем), а вторая так и осталась ЁПРСТ-ом и стала выходить в эфир в 10-13 утра. Так что друг друга они не «перекрывали» и конкурировали по честному. Репертуар у них был, в общем-то, похожим (по своей запретности) но вкусы ведущих всегда разнились. И если, скажем, один из них вдруг заинтересовывался Концом Серебряного Века (то есть Есениным, Вертинским, Блоком…), то второй тут же «заболевал» Концом Века Колючего (то есть Янкой, Веней, Губерманом…). А если первый потом переходил на, ну скажем, современный дворовый фольклор, то второй сразу же «погружался» в былины, сказания, летописи, грады Китежи или хотя бы Тьмутаракани. Да плюс еще собственное Творчество! Огро-омный, прозо-поэтически-бардовский Плюс, всегда созвучный заинтересовавшей ведущего теме!

Кстати, раз уж «упомянулось» о граде Тьмутаракане. С ним, хоть и косвенно, связана одна прилюбопытнейшая радио-история свидетелем которой был я сам, а значит, и могу рассказать о ней как свидетель, а не слов Старца. Как-то раз (это я уже рассказываю) сидели мы с одним Ершовым на Городской Стене и о чем-то болтали. Поблизости понуро слонялся его Орган. Слонялся-слонялся, слонялся-слонялся, наконец, устал, присел рядом с нами и принялся стыдить «своего» Ершова:

- Стыдись, Ершов! Сты-дись! Ведь занимаешься ты одним сплошным бестолковым гадством, толку от которого – ноль!… Ну, крутишь ты там эти свои пленки да пластинки, да мемуары всякие в эфир толкаешь (этот Ершов был Анонимом-25, то есть радиоведущим станции «22-13»), а толку?! Что толку-то в этом, Ершов?!… Ну отчего бы тебе ни озаботится чем-нибудь более…нужным, более… злободневным, что ли?! Да вот, например, смотри! – он показал биноклем на гулявшую по свежескошенному полю подростковую парочку, как раз в это самое время шмыгнувшую в стог, – Вот где она – Нравственность?! Вот где они – Нравы?!… Ведь эти паразиты туда не чай пить полезли, а в самом лучшем случае - чего покрепче!! Да еще и с продолжением!! – тут Орган грустно сплюнул, - Так отчего бы тебе, Ершов, не озлобиться вот на это?! Врежь ты по этой гаденькой сеновальной пошлости своим гаденьким пошлым язычком!! Выжги, как тот кузнец, каленым железом всё это гнусное шатание по полям и пролескам!! И выжги – на корню!! А взамен посади что-нибудь … Разумное, Доброе, Вечное! Например – Любовь! Но только не такую, какую они в стогах ищут, а НАСТОЯЩУЮ, ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ!! Например – к Органам Правосудия. Или хотя бы к родине. Словом – врежь по ним Ершов, врежь!! По своему, по бардски!! Врежешь, а?

Ершов как-то… не-хо-ро-шо ухмыльнулся и сказал: - Я подумаю – после чего встал и куда-то ушел. Усталый Орган устало покрался следом.

Эта история произошла за день до очередного Глуповского Карнавала (о них чуть позже). А завершилась, вернее – громыхнула на всю Страну, уже на церемонии Его закрытия, то есть через три дня.

Дождавшись своей очереди, Ершов-Аноним-25-ый вышел на сцену со своей старенькой бардовской гитарой и как-то так… не-хо-ро-шо сказал в мгновенно наступившую гробовую тишину:

- Добрый вечер друзья! Добрый вечер! Я хотел бы вам представить песню на мертвом Тьмутараканском языке. Ее текст был обнаружен совсем недавно, на месте предполагаемого нахождения этого города одной из наших секретных экспедиций. – И… ПРЕДСТАВИЛ! И хоть ни о-д-и-н глуповец не знал этого мертвого, давным-давно забытого языка, но – песню ПОНЯЛИ! И ПОНЯЛИ ее – ВСЕ (она потом долго выходила на Ершовском Подпольном Мини рынке в виде самиздатовского бестселлера, и мой, приводимый ниже экземпляр, именно оттуда)! Название этой песни можно перевести, как «Мы шли по дороге под названием Жизнь». А текст, вернее его примерный перевод, примерно таков:

Шли долго и трудно

устало и запылено…

Мечтали о Большой, и…

Чи-истой Любви,

а вокруг были

одни лишь сеновалы,

и у каждого из них

уже стоял Кузнец

Своего Счастья….

Ах, как это… пошло!

Как это пошло и … не-пра-виль-но –

бить одиноких, маленьких Путников

пусть даже и на своих сеновалах.

Как же так?!

Разве это возможно?!

Разве это мы-сли-мо?!

Э-т-о ж-е н-а-д-о –

в-с-ю ж-и-з-н-ь промечтать о Большой и …Чи-истой Любви,

и… в-с-ю ж-и-з-н-ь проплакать в лужах за чужими сеновалами!?

А лужи были

Из собственной крови.…

Бог.

Как же ты мог?

Ну что тебе стоило

создать для нас хоть один сеновал,

или хотя бы стожок,

где н-е б-ы-л-о б-ы такого Кузнеца за пазухой,

который сидел бы там в з-засаде,

как с-собака на с-сене,

и тачал бы свой молот?

Бог.

Ты несправедлив.

Ты о-чень несправедлив, бог.

Просто, наверное,

ты никогда не был человеком…

и просто, наверное,

тебя никогда не били Кузнецы,

и не выкидывали тебя в окошко…

На третьем этаже…

Да еще и закрытое.…

Если просто сказать что эта Песня тут же стала супер-экстра-мега-хитом, значит – не сказать ничего.…

Когда Ершова доставляли на каторгу, то к Арестантской платформе, на которой стоял «Черный Воронок», в котором он и находился – паровозик не прицепляли…. Платформу несли на руках.… Все.… Даже Органы.… Пешком.… По шпалам.… До самого Непреклонска.… А сверху, из зарешеченного окошка покачивающегося в такт шагам «Воронка», все лилась и лилась не-че-ло-ве-чес-ка-я, Чу-до-вищ-на-я Грусть, на ни-ко-му неизвестном, но ВСЕМИ о-щу-ща-е-мом языке:

- … А лужи были

из соб-ствен-ной крови… -

И все рыдали.

Даже бог.

Кстати, у бога с радио-ершами с самого начала сложились весьма престранные отношения. Не было ни од-но-го эфира, в котором бы ему, что называется, не досталось бы на орехи! И от эфира к эфиру он, что называется, узнавал о себе все больше нового и интересного, НО! Он их … не трогал! И даже более того – предупреждал о готовящихся на них облавах! А происходило это оттого, что глуповский бог… и сам был страстным радиолюбителем, и, если конечно верить Ершовым, даже попаивал втихоря «Грюндики»[6] и послушивал на них радио «Свободу»! Но бог ото всех этих обвинений, конечно же, открещивался, делал удивленное лицо и, что называется, «шел в полную несознанку». Правда, показывая при этом радио-ершам кулак из-под полы. Но один раз он все же не сдержался, и шандарахнул молнией по их чердаку. А дело было так –

- в какой-то божий праздник, а может даже и юбилей, Ершовы решили порадовать старика и сбардили на весь честной эфир свой новый непотребский шлягер. Что-то про то, как идут они «всем миром, всем народом, всем семьём» по какому-то темному кольцевому туннелю, в котором, по слухам, где-то есть свет. Во всяком случае - должен быть. А идут-то они не сами по себе, а ведомые им, своим всесодержательным глуповским богом, личность которого раскрывалась (и – конкретизировалась) ими в строке – «Наш стрёмный бог, наш стрёманный господь». НИКТО, включая бога, да и самих Ершовых, не знал точного смысла этой фразы, НО! ВСЕ ДО Е-ДИ-НО-ГО ЧУВСТВОВАЛИ, что кроется в ней какое-то т-а-к-о-е богомерзкое непотребство, что аж дух захватывало!… Народ засмущался и, глядя на небо ехидненько завопрошал:

-Получил на орешки, дедушка? Получил к юбилею, касатик-нах?

И вот тут бог не сдержался и шарахнул молнией по радио-чердаку.

ВЗРЫВ!! ИСКРЫ!! РЕВ ПЛАМЕНИ!! КЛУБЫ ДЫМА!!… Антенны и усилители разлетелись в радиусе ста метров. А Ершов – «…весь в копоти и стреме, аки черт, сигануша с окна. Бо двери головешкой завалиша…». А не разбился он лишь потому, что «…быша он ёрш. А им собакам всё как с гуся вода. Или кипящее масло. Хоть и об асфальт…» – добродушно посмеивается Старец.

Радио-чердак Ершовы тут же отстроили заново, Органы купили им аппаратуру, а благодарные радиослушатели в лице народа приволокли все остальное (в смысле мебели, пластинок, кассет, мемуаров и пр.). Вобщем через два дня Ершовы снова вышли в эфир но… БЕЗ БОГА!! И Д-А-Ж-Е БЕЗ ЕГО СЕМЕЙСТВА!! То есть о них вообще не упоминали. Ни словом. Ни пол словом. Словно их и не было.…

Бог очень переживал по этому поводу. Чах. Болел. Нуждался в платках и сочувствии. И даже удалил сам себя во временное изгнание (его тогда часто видели скитающимся по Стране в компании Будулая и Снежного Человека, что говорило о без-мер-ной и бе-зыс-ход-ной Печали «…поразившей того опального бога в самый святой дух ево, если конечно не в глубже…»). Но Ершовы были не-у-мо-ли-мы.

Люди ходили заступаться за бога и даже носили подписанные «…всем миром просьбишки, штоб те злые, мстительные ерши помиловали бога и не позорили бы своим молчанием ево седые седины на старости лет…». Да что там люди, если д-а-ж-е Органы обращались к Ершовым с той же самой «просьбишкой» да еще и на официальном расстрельном бланке! Но те – ни в какую.

И тогда пришлось самому богу прилюдно перед ними извиняться и даже подарить им один из своих «Грюндиков». И толь-ко по-сле э-то-го «…взыграша в тех богоотступцах тяга к милости к сирым и убогим, и простиша они нашега горемыкательнага бога, и сташа хаяти ево в эфирях по-прежнему…». Чему все были несказанно рады. Особенно бог.

Ну, о радиовещательной стороне Диссидентского Периода вроде бы все. В основном. Вкратце. В общих чертах. Но ведь были в Нем и другие, не менее, а то и более захватывающие стороны! Например – Литература! Итак – Литература Диссидентского Периода.

…Даже не знаю с чего начать. Вернее – боюсь. Ведь потянешь одно – за него зацепится другое, третье, четвертое, пятое, потом упадет что-нибудь шестое, и, в конце концов, т-а-к завалит, что и в тысячу страниц не уложишься. Из одних только названий.…Ведь описать Ершовское Литературное Творчество это то же самое, что…попытаться описать…ночное Африканское небо…т-а-к густо усеянное большими-большими и яркими-яркими звездами, что из-за них и неба-то толком не видно! Черного-черного…бездонного-бездонного… Африканского неба.…Наверное.…Так вот, если всю глуповскую литературу представить в виде такого вот огромного-огромного неба, то Ершовы это, конечно же, его звезды. Большие-большие, и яркие-яркие. И их т-а-к много, и все они т-а-к-и-е прекрасные и т-а-к-и-е…неповторимые, что, наверное, легче будет разглядеть и подробно-подробно описать какой-нибудь случайно не занятый ими кусочек неба, чем собственно их самих. Легче. Проще. Экономичнее. В смысле сохраненных тонн бумаги и чернил. Ведь НЕ БЫЛО на этом небе такого сектора, или хотя бы градуса (в смысле жанров, стилей и т.д.) – где они не вспыхнули хотя бы единожды! И – первовеличинно (в смысле светил первой величины)!… А может рассказать только о них – о «звездах первой величины»? Так и их в одном только Диссидентском Периоде, было, пожалуй, не меньше сотни.… Так что даже не знаю, что и делать.…

О-о! Точно! «ВЕПРи»! Я расскажу о «ВЕПРях», то есть о лауреатах премии Все Ершовского ПРизнания!

Это была самая редкая и самая главная Ершовская награда. А награждались ею только те «…ково сами ерши на своем подпольном всеершином шабаше достойным посчитают, и нарекут ершом середь ершей…».[7] И была эта награда с-т-о-л-ь значима, что д-а-ж-е Органы с ней считались, и оказывали ее обладателям прямо-таки маршальские почести, то есть следили за «Вепрями» целыми взводами, строем и в парадных мундирах!

«Вепри» были как бы некоронованными королями, или не канонизированными богами Ершовской слободы. Да и не только Ее одной. Ведь они влияли на судьбы и думы це-лых глуповских поколений! Они могли одним только взглядом «забаламутить» или же утихомирить любую Смуту! А мановением одного пальца сменить Власть или упрятать за решетку сразу все Органы! Они… словом они были «ершами середь ершей» и этим все сказано.

За всю глуповскую историю, то есть более чем за тысячу лет, Вепрями от литературы стало лишь около двух десятков человек. Из них в Нулевом веке аж семеро. Из них, в интересующем нас Диссидентском Периоде – четверо. Правда одного из них сами Ершовы лишили этого звания, значит – трое. Но – обо всем по порядку. И вкратце. И запутанно. Хотя конечно хотелось бы пояснее и поподробнее, но, сами понимаете – Органы, засекреченность и все такое! Так что в основном нам придется довольствоваться выдержками из их обвинительных приговоров (отсюда и краткость), а также Старцевыми комментариями к ним (отсюда и запутанность). Итак – Вепрь Первый.

Он «завепрился» в самом начале Периода, написав под псевдонимом «В. Ражий» книгу «Подмётные письма». Это было «…насквозь аллегорическое произведение, написанное классическим Ершовским бело-стопным ямбом в стиле «бред»…» – то есть что-то вроде сказки. Из приговора даже известен авторский вариант ее пролога. Вариант таков:

«На двенадцатом веку Лихой Годины,

в Неровен Час пополудни,

взнуздал Ёканый Бабай своего Чалого Комоня[8]

и потрусил на нем Путём Неисповедимым

в Задальний Край,

в Неведомый

Предел…»

А «авторски пропечатан» он был в приговоре для того «…штоб люди земли нашей святей узрели бы все ершиное гнусно-намекательное непотребство, и не сомневались бы…». А никто, в общем-то, и не сомневался. В Путе Неисповедимом все сразу же узнали Торную Тропу, в Запредельном Пределе – свою Страну, а в этом чахленьком, заезженном ослике – свою судьбинку. Да и время тоже было о-чень легко узнаваемым. Единственное, что никак не хотело узнаваться, так это личность этого Бабая, который мало того, что был «Бабаём», так еще же и «Ёканым»! Ну а то, что он тайком ездил по всей Стране, и аж до сумасшествия всему тут удивлялся – так это просто повергало всех в необъяснимый, панический ужас! Кстати, именно на этом - «на подозрительной личности этого Бабая, повергающего все население в панический ужас» и было основано обвинение. Да и еще бы! Ведь он мог оказаться в-с-е-м к-е-м угодно, даже бусурманином, а это тогда было СТР-Р-РОЖАЙШЕ запрещено!

И вот – грянул суд. Вернее – Процесс. Кстати, именно на этом Процессе «взошла» одна из самых ярких «звезд» национального Шлагбаумского небосвода – адвокатша Мирка Вдовштейн. И она т-а-к повела это Дело, что Органам пришлось не только оправдать и отпустить (правда, лишь на полдня) В. Ражьего, но еще и упрятать за решетку… «…самое себя! И бысть оттово в коготце недоумье великое и страх страшный пред Миркой на все времена…». Подробнее об этом Процессе и о самой этой Мирке я расскажу в главе «Шлагбаумы», а сейчас только скажу что она «аргументировано и о-чень документально» сумела доказать, что, во-первых – Еканый Бабай никакой не бусурманин, а чистокровнейший карело-финский карел! А во-вторых – что карело-финские карелы не имеют ни ма-лей-ше-го отношения к карелам белофинским, и что они им не друзья, не родственники и даже не однофамильцы, а просто «случайно назвались рядом».

В результате всего этого безобразия, с В. Ражьего обвинение «В наведении порчи на Страну в виде праздношатающегося бусурманства» было снято, и посадили его только на следующий день по сфабрикованному обвинению в недоносительстве. Он сел, забурел, заматерел, и, в конце концов, и стал Вепрем, Властителем Дум и Судеб целого Ершовского (и не только) поколения. Всё.

Теперь – Вепрь Второй.

Он завепрился лет через 15 после Первого под псевдонимом Солнцежницын. Книга его называлась «ГУЛАГ». В ней – «…в не очень сильно аллегорической форме…», закамуфлированной под документальное повествование о геноциде, разбиралась самая старая, самая лживая, и самая… рабская сказка на свете, то есть «Сказка про Доброго Царя» (или, в более пространной редакции – «Сказка о ложном добром царе, его ложных злых боярах, и обслуживающем и оплачивающем все эти ложности святом, великом, наивном, невинном, праведном народе-мученике»). И разбиралась эта сказка т-а-к добросовестно, и т-а-к обстоятельно, что в результате от нее… ничего не оставалось! ВООБЩЕ и НИЧЕГО! Ни тени сомнения, ни даже намека на эту тень!… И вот эта-то пустота, этот «зияющий дискомфортный вакуум» возникший в глуповских душах после выдирания из них этой древней и намертво вросшей в них сказки – и послужил основанием для приговора, который гласил: «За запустение, и не только в сельском хозяйстве». Ну а дальше как обычно – посылка, ссылка, высылка, отсылка и торжественное «общеликовательное» возвращение в Глупов. Но вот по-том все пошло совсе-ем не по-обычному! Да, поначалу, этот Вепрь, как и ожидалось, негодовал, обличал, возмущался, а им, как и ожидалось, восхищались, смеялись, завидывались. Потом, как и ожидалось, этот Вепрь «…понял-таки всю тщеть своево вепрячьего тщения в общенародном смысле…» и, как и ожидалось, махнув на все рукою сверху вниз, угрюмо ушел на дей-стви-тель-но заслуженный им покой, НО! А вот потом и произошло это сов-сем неожиданное «НО». Однажды, этот седой, матерый Вепрь, хоть и отказался (в очередной раз) от предложенной ему (в очередной же раз) Соборно-Компетентной ордяшки, но… сделал он это… В СОБОРЕ!! Да еще и … В ТРОННОМ ЗАЛЕ!! Да еще и … ПРЯМ У КОРМИЛЬЦЕВА ТРОНА!!… И хоть при этом Вепрь «…привселюдно негоднул на вечно неизбывное Соборно-Компетентное непотребство…», НО… ТАК ЖЕ «ПРИВСЕЛЮДНО»… ДАЛ ПОНЯТЬ… ЧТО КОРМИЛЕЦ У НАС… ВОБЩЕМ-ТО… ВСЕ-ТАКИ… Е-С-Т-Ь… И ЧТО ОН… КАК БЫ ЭТО ПОМЯГЧЕ… Н-Е З-Л-О-Й… НУ ХОТЯ БЫ САМ ПО СЕБЕ… НУ ХОТЯ БЫ – КАК ЧЕЛОВЕК!! А Кормильца ведь в Стране – НЕ БЫЛО, а была лишь «ЕГО ПЕЧАТЬ», Соборно и Компетентно хранившаяся и, время от времени, так же Соборно и Компетентно применявшаяся!!… Вот и выходит, что Вепрь «…самое себя прилюдно скурвил скукарекнув аллилуйю не бывшему в природе кормильцу иначе нарицаемому «добрый царь». Хоть и в вполумолчь да в полукосвенность. И за то ево ерши из вепрей выперли и в присоборцы присобачили, бишь – присоборили…». То есть Ершовы на своем всеершовском шабаше лишили его всех титулов, почестей, признаний и короны некоронованного короля Ершовской слободы (в смысле значка[9]) и насильно переселили из Ершовки в Присоборный квартал. И даже называть его с тех пор стали не Солнцежницын (что в переводе с Ершовского диалекта древнеглуповского языка означает – «жнущий сияние своего гения и дающий его людям для освещения Пути»), а – Солженцев (то есть – «со лжой хоть рядом, хоть единожды, хоть вполумолчь прошедшийся»).

Мне трудно сказать, что заставило этого матерого «ершину», лучшие годы своей жизни потратившего на борьбу со сказкой про доброго царя, и почти что ОКОНЧАТЕЛЬНО ее победившему, так поступить. То есть взять и на старости лет… дописать в нее це-лу-ю новую главу! Вернее даже не дописать, а как бы так… подписаться под тем, что дописали другие. Пусть лишь косвенно. Пусть лишь «вполумолчь»…. Может, он просто струсил, а может, как утверждали сами Ершовы «просто предал всех подряд за спокойную и обеспеченную старость в наше неспокойное и ни чем не обеспеченное время, и тем самым уравнялся в достоинстве (а заодно в спокойствии и обеспеченности) с почетным ветераном НКВД Персонального уровня» - не знаю. НО! Он это - сделал. И - перестал быть Вепрем. А вот его книга, с его первым, Веприным еще псевдонимом на обложке, до сих пор продается на Ершовском Подпольном Мини-рынке и все в той же «Белой», то есть – Веприной серии (глуповский «белый» это что-то вроде нашего «золотого» или даже «платинового», только лучше), но в ней, в «Паре слов об авторе» обязательно говорится, что, мол, автор ее куда-то подевался и что нынешний присоборец Солженцев не имеет к нему ни малейшего отношения. Всё.

Затем, на протяжении почти двух десятилетий, «…бысть на вепрей сильное оскудение и недород…», то есть Вепрей вообще не было. Но зато потом, уже ближе ко Вторым Нулевым, их появилось целых двое. И почти одновременно.

Первый из них «завепрился» книгой «Второе Пришествие», написанной им под псевдонимом «апостол Андрей». Но только не Первозванный, а не званный в-о-о-б-щ-е., н-и к-е-м и н-и-к-о-г-д-а, и, тем не менее, при-шед-ший, то есть - … татарин (в смысле ПО рождению, ДО «объершения», а может даже и после). А второй «завепрился» книгой «Лилипут в стране Гулливеров». А псевдоним ему был - «Нгу-Ингм». Я, кстати, знавал этого Нгу-Ингма, когда он еще был не им, а обычным сереньким ершонком из Вдовиных. Я тогда работал замполитом (заместителем редактора по политической части) одной подпольной ЕРМОЛКи (Ершовская МОЛодежная газетКА) с которой он как раз и сотрудничал, то есть, пописывал в нее свои бездарные опусы. Сотрудником он был дрянным, пописывателем тоже, а уж как опусник – вообще ноль! Так что об этом паразите я и говорить не хочу. Да и нечего. Но зато я мно-го че-го могу сказать об его книге, ведь, как оказалось, она была целиком им скомпонована из тех самых опусов, которыми он тогда еще довел меня аж до дурдома! Так что с его книгой я знаком не понаслышке, и не по выдержкам из обвинительного приговора. Но – обо всем по порядку.

Итак – Вепрь Третий.

Его «Второе Пришествие» было написано примерно тем же классическим ямбом, но только в стиле «абзац». В «Нём», во все той же «насквозь намекательной и насквозь аллегорической» форме рассказывалось о забавных похождениях некоего венценосного ефрейтора Исуса Вальдемарковича Лилипутина, берендея по национальности, и его верного денщика-табасаранца…как же его… Элеватор? Нет… Электрон? Нет, но что-то такое же, вечно заведенное.… - Ах, да! - и его верного денщика-табасаранца Электората Пролетарьевича Холопова. Обо всем этом рассказывалось в первом же абзаце книги. А «оглашено через приговор» это было для того, что бы этот самый приговор и состряпать! Ведь, во-первых, слово «берендей» было в Глупове чем-то вроде «…изрыгательно-поругательного, обскорбляющего сразу всех и во все матюга, только хуже...» (кстати, однажды, на моих глазах разъяренная толпа чуть было не разорвала одного подвыпившего депутата, который, во время очередного исполнения «Плача об судьбах Родины» забылся, и бросил с трибуны горестное: - Да мыслимо ли это, берендеи?!), а во вторых – апостол Андрей еще возможно и усугубил свою вину… множественностью этого берендейства! Ведь написал-то он свою книгу не на глуповском, а на древнеглуповском языке, о чем в приговоре честно говорилось, и даже приводился авторский вариант одной фразы (все остальное почему-то давалось в переводе). В этой фразе шла речь о национальности Исуса Вальдемарковича – «…из местных берендей…» – гласила она. А ведь с древнеглуповского ее можно было перевести двояко! И как - «берендей, хоть и из местных» – что означало его единичную берендейность среди всего остального населения, и как – «из местных берендеев» – что означало по-го-лов-ну-ю берендейность в-с-е-х обитателей этой книги (это, кстати, так и не удалось выяснить)!… С должностью «табасаранец» дело обстояло примерно также.

В приговоре приводился и еще один абзац этой книги. В нем (правда уже в переводе) рассказывалось о том, как эта парочка, находясь на каком-то о-чень отдаленном хуторе, ловит… бабочек! Причем делает она это как-то странно: Исус Вальдемаркович – возлежа посреди хутора в шезлонге, загорая, улыбаясь и отгоняя от себя сачком комариков, а вот Электорат Пролетарьевич, напротив – носясь по всей округе как угорелый и загоняя сдвоенным траком в этот сачок бабочек. И при всем при этом Электорат Пролетарьевич был почему-то аб-со-лют-но убежден, что бабочек-то ловит вовсе не он, а … Исус Вальдемаркович! Ну а он (Э. П.) – просто… присутствует при этой ловле. Пропечатан же в приговоре этот абзац был потому, что в нем как бы вскользь упоминался один подсудный факт из биографии Электората Пролетарьевича (подсудный – для апостола Андрея) – оказывается, когда-то «не очень сильно давно», Э. П. ел стерляжью уху. И ел он ее о-чень долго и о-чень большой ложкой. И вот ел он ее, ел, и, в конце концов «…уелся тою ухой аж до самых не-ку-да…». Но…прошло совсем немного времени, и он… попросил добавки! Причем – двойной! То есть если раньше он хлебал ту уху из совка, то теперь попросил… не то миску похожую на каску, не то каску сделанную из миски. А ко всему этому еще и затребовал … двойную ложку! То есть «…с одной рукоятью-туловом, но двумя головами-хлебалами, дабы пущего эффекта уедения достичь бы…»! Ну а слово «стерлядь» т-о-ж-е б-ы-л-о ругательством! А уж словосочетание «стерляжья уха» и п-о-д-а-в-н-о!!… Небольшое отступление в тему - в Соборе, В Глуповском Городском Государственном Океанариуме, на аквариуме с маленькими стерлядями висела табличка… «Осетрятки», в нижнем правом углу которой, вроде как подписью, было приделано Компетентное предупреждение – «И ТОЛЬКО ПОДУМАЙ!», с «…предостерегающе воздетым в предостерегающем жесте «УЧТИ» Когтем вместо восклицательного знака…». Что же касается словосочетания «стерляжья уха», то однажды при мне за это самое «сочетание» официанты Шлагбаумской харчевни «А если рыбки?» выкинули из неё одного иностранного туриста вместе со столиком, спутницей и окошком! Но само по себе слово «уха», даже в сочетании с каким-нибудь другим, лишь бы не «стерляжьим» прилагательным, было в Глупове вовсе не руганью, а наоборот – изумительнейшей вкуснятиной! Кстати, самую лучшую уху подавали в Тыгыдымовской ресторации «Однако». Ах, ка-ки-е у-х-и там порой бывали!!… И двойные, и тройные, и раковые! И с акульим плавником, и с китовым усом, и с моржовым… нет, хрен там конечно тоже был, но только не такой, а в виде овоща. А еще там была и-ко-роч-ка… ба-лы-чок… да стро-га-нин-ка.… А у Шлагбаумов была рыбка за-лив-на-я да фар-ши-ро-ван-на-я… да еще одна о-о-очень недурственная се-ле-доч-ка под шуб-кой.… А к-а-к-их ка-ра-си-ков по-да-ва-ли в Ка-ца-пов-ском шин-ке «Го-рил-ка» в до-ве-сок к э-той са-мой го-рил-ке.… И с луч-ком, и с чес-ноч-ком, и с пам-пу-шеч-кой.… А в «Бусурмановке» был ш-а-ш-л-ы-к.… Но что-то я совсем уж отвлекся, вернемся-ка к нашей рыбке. Тьфу ты, то есть к апостолу Андрею!

Вобщем, состав преступления был налицо, и его упекли на бессрочную пожизненную каторгу «За моральное изнасилование слуха граждан посредством выражений». Что же касается содержания всех остальных абзацев «Второго Пришествия», то тут я ничего определенного сказать не могу, так как завесы секретности вокруг Веприных произведений действительно «…плелась из очень плотной тьмы…». Единственное, что я еще могу добавить, так это то, что когда я после очередного Старцевого доноса сидел в Соборных Подвалах в ожидании очередного нудного разбирательства, то так уж вышло, что моя камера находилась как раз напротив Блока «Е», и в мое «кормушечное» окошко было хорошо видно и весь этот Блок, и Почетную Веприную Клеть посреди него, и беснующегося в той клети апостола Андрея, и даже марширующий вокруг всего этого взвод Почетного Веприного Слежения.

Взвод был о-чень большим, и о-чень парадным, а маршировал он с широко открытыми глазами и плотно заткнутыми (пальцами) ушами – «…дабы визгу вепрячьего услышавши не заразиться, но и следить друг за другом штоб и они того бы не слышали…». А апостол Андрей был маленький, худощавенький и всё-ё слышал. Правда, кроме него в Блоке «Е» слышать было больше некого, ведь он там был один. И поэтому он (должно быть от скуки) изо всех сил лупился о прорезиненные «ребра» своей Клети, и истошно вопил цитаты из своего же «Второго Пришествия». Но, к сожалению, цитат этих было т-а-к много, и запоминал я их т-а-к тщательно, что, в конце концов, сбился, запутался и все их забыл. Кроме одной. И даже, наверное, не цитаты, а лозунга:

- …И снова вова,

самый, блин, присамый,

глядит с тоской…

из нимба…

на меня… -

А потом, когда меня уже уводили на допрос, я услышал и запомнил еще один его лозунг, или цитату. Это было в тот момент, когда меня проводили мимо его Клети. Он уже не бесновался, а сидел в Ее уголке и тихо плакал. А потом вдруг… перестал плакать… поднял голову… заглянул мне прямо в душу своими раскосыми глазками… и грустно всхлипнул: - Все ждали Спасителя, а пришел опять вова…- после чего он опять уронил голову и принялся плакать дальше.

Что это означает – я не знаю. Видимо это какая-то шифровка для посвященных. Но я ведь не знал, кто они эти посвященные, а потому и не стал ее никому передавать. Все.

Ах, да – чуть не забыл! Помимо титула Вепрь, все за то же «Второе Пришествие» апостол Андрей был еще удостоен и Подпольной Ершовской Богословской Премии имени протопопа Аввакума. Это была тоже о-чень значимая полу литературная награда, и поэтому после ее получения апостола Андрея стали еще называть апостол Протопоп (и в смысле имени - звания и в смысле псевдонима - духовного титула). Все.

А теперь – Вепрь Четвертый.

Как я уже и говорил, я был знаком с этим паразитом, которого иначе как паразитом я и называть-то не хочу. Ведь тогда, в прошлом, я был его непосредственным начальником, а он был моей пос-то-ян-ной головной болью! Он подводил меня под в-с-е мыслимые и немыслимые монастыри, он прогуливал в-с-е самые ответственные несанкционированные мероприятия, он саботировал в-с-е хорошо подготовленные стихийные бедствия и саботажи, и при всем при этом он еще имел наглость обзывать меня… «сдачуном» и… «комиссарской собакой»! Хоро-ош сотру-удничек, нечего сказать. Ну, правда, пару раз я его действительно сдал, НО – ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ ЕГО ЖЕ ПОЛЬЗЫ! Да если бы я тогда так не поступил, и он не «отпахал» бы по мотивам моих анонимок тот ничтожный десяточек «пожизненнок», то он ни-ког-да бы не стал Вепрем! В последствии. Ведь в нем, ДО моего скромного вмешательства, злости как таковой… не было! Бездарность – была. Хамство там всякое с наглостью – тоже. А вот злости – Настоящей, Систематизированной, Противосистемной Злости… НЕ БЫЛО! Так что этот паразит обязан мне очень и очень многим. Он, кстати, это тоже, похоже, понял, и недавно, уже из бессрочной Веприной каторги – прислал мне посылочку. И не важно, что в ней кроме его книжки и витиеватого приглашения на похороны некой комиссарской собаки ничего не было, а важно то, что он прислал эту посылочку прямо к моему дню рождения! Значит по-омнит, мерзавец, по-омнит. Будем надеяться, что не слишком…. А теперь приступим к его книге, которая называлась «Лилипут в стране Гулливеров».

Как ни странно, она была написана не о предыдущем «Второ-Пришествующем» Лилипутине, а об обычном, крошечном человечке очень маленького роста (то есть – о лилипутике), которого каким-то…не-пос-ти-жи-мым, Чу-до-вищ-ным РОКОМ угораздило родиться в одной О-чень, ну просто О-о-очень Большой Стране, н-а-с-к-в-о-з-ь изъеденной гигантоманией во всех ее идейно-телесно-профилактических проявлениях, то есть – в Стране Гулливеров. И Гулливерским в Ней было в-с-ё. И Края и Веси. И Концы и Долы. И даже связующая все это, какая-то такая… пустая… зябкая… зыбкая… Хлябь, или даже – Выть, или даже – Уны-ыль, и та была какой-то Гулливерской…. И по всему этому гигантскому, титаническому Безмолвию и бродит всю книгу этот крошечный человечек. Перебредает из Тени в Тень.… Карабкается на Гребни Идей и Постулатов.… Проваливается в Бездонные Пропасти Умолчаний и Недомолвок…. Переплывает, вцепившись в ускользающую соломинку разума, океаны Капелек Лжи и Лицемерия…. Ну вобщем – ПОЛНЫЙ БРЕД!! Да к тому же уже переведенный и приспособленный мной для более-менее осознанного восприятия! Ведь в оригинале, то есть в авторском варианте, вся эта бредятина представляла из себя гремучую смесь из невнятных попыток намекнуть на какие-то… невразумительные намекания, и таких же невнятных намеков… на эти же невразумительные попытки! Словом это был тот самый бред, которым он еще тогда, во времена моего ЕРМОЛКинского комиссарства, довел меня до психопатической неврастении отягощенной к тому же бессонницей и кошмарами! Ведь в добавок ко всему, эта бредятина была же еще написана им в стиле надрывного, предсмертного, об-ре-чен-но-го в-о-я! И от каждой ее строки веяло та-ким леденящим у-жа-сом, что аж волосы дыбом становились! Хотя нет, не от каждой. Некоторые из них были просто бредом. Без ужаса. И не только отдельные строки, но и целые главы. Ну, возьмем, к примеру, вот эту – о переходе через Песчаную Пустыню Разума –

- значит, бродил-бродил по стране Гулливеров этот крошечный, подавленный окружающим его Гигантизмом человечек, и добрел до некой Песчаной Пустыни, которую ему зачем-то понадобилось перейти. А Пустыня-то – Гулливерская! То есть – Гигантски-Титаническая! А значит и составляющие Ее Песчинки – тоже. И вот бредет он, значит, по этим Песчинкам, каждая из которых вполне соизмерима с ним, в смысле – с его головой, и… никуда не добредает! Он уже выбился из сил, он уже плачет от злости и отчаяния, но – продолжает оставаться на одном и том же месте! Ведь Пустыня-то оказывается не простая, и все Ее Песчинки – тоже! Они, оказывается… жи-вы-е, и… очень пугливые! Живые – потому что наделены разумом и возможностью двигаться, а пугливые – потому что при ма-лей-шем движении где-нибудь поблизости, или даже просто при попадании на них какого-нибудь слишком уж яркого солнечного лучика - Они тут же юркают вглубь Пустыни! ПОД себе подобных! А Себе Подобные – тоже юркают! И тоже вглубь! Под Других Себе Подобных! А Те, в свою очередь – под Третьих… Четвертых… Пятых…. И вот, в одно мгновение, в-с-я Пустыня - о-жи-ва-ет! И превращается в са-мы-е нас-то-я-щи-е Зыбучие Пески! В которых наш лилипутик не тонет только лишь потому, что Пески эти зыбучи (то есть по их Песчаным понятиям – спасительны) - лишь для самих себя! И любое инородное тело не за-са-сы-ва-ет-ся, а наоборот – вы-тал-ки-ва-ет-ся Ими наружу, туда, поближе к напугавшему Их свету или движению! А сами Песчинки тут же юркают под этого инородца и… замирают! То есть Они… как бы… за-щи-ща-ют-ся им от того, что так бесцеремонно вторглось в Их ти-ихий, пы-ыльный, недви-ижный, но вроде бы все-таки разу-умный покой!… А со стороны все это выглядело примерно так: лилипутик делал шажок, наступал на Песчинку и... мгно-вен-но оказывался в эпицентре клокочущей, изрыгающей из себя концентрические Песчаные Валы Воронке!!… И вот уже вся Пустыня отхлынула от него, и он обнаруживает себя… лежащим на дне пыльного, глубокого Колодца, с крутыми-крутыми, и со-вер-шен-но неподъемными Стенками!!… И тут, ближайшая к нему Песчинка, соблазнившись чернотой его крошечной тени, вываливается из Стенки и юркает в эту тень.… За Ней Вторая… Третья… Четвертая… Пятая, не довольствуясь просто тенью, подъюркивает под самого лилипутика… За Ней Шестая… Седьмая… Восьмая… И вот – Воронка опять оживает!!…Только теперь Она не изрыгает из Себя те огромные Песчаные Валы, а наоборот – вса-сы-ва-ет Их в Себя!! И все в том же бешенном, клокочущем темпе!!…И лилипутика начинает возносить на небо.… Да так быстро, что от перепада давления у него начинает кружиться голова, а из носа идти кровь…. И вот он, наконец, очухивается…на вершине ги-гант-ской Песчаной Горы!! Вобравшей в Себя в-с-ю Пустыню до последней Песчинки!! И эта Гора та-ка-я Ги-гант-ская, что лилипутик даже не видит Ее подножия… из-за облаков… там, внизу.… Наконец Гора начинает постепенно оплывать, рассасываться, растекаться… и вот уже лилипутик стоит посреди все той же Пустыни, и все на той же самой Песчинке, наступив на которую он и породил весь этот Чудовищный Катаклизм.… А Пустыня-то – Гулливерская!! И Песчинок в Ней значит – не-ме-ря-но!! А значит и шажочков…. А значит и Катаклизмов…. Вот таких же Бешенных… Чудовищных… Клокочущих…. Ну в общем – ПОЛНЫЙ БРЕД!! Хорошо хоть бескошмарный. А обычно ведь было иначе! Ну, вот, к примеру… а может, ну его, это «к примеру»? Ведь вечер уже.…Темнеет…. Ветер тихонько скулит в форточку…. А фонарь за окном все не зажигается…. А, ладно. Черт с ним. Рискну. Только форточку сначала закрою….

Все. Закрыл. Теперь пролистаем пару страниц и вот он – Пример.

…Кое-как перебрался наш лилипутик через Песчаную Пустыню Разума, продрался сквозь Дремучий Лес Заблуждений и Предрассудочков (некоторые из которых были высотой с эвкалипт, но только со стволом баобаба) и добрел до Полей Истуканов. Истуканов по имени Истина.

На этих Полях, вернее – Поле, которое раньше может, и состояло из отдельных Полей, но теперь все они слились в единую, однородную Бескрайность - не было ни-че-го кроме этих Истуканов, носивших одно и то же имя – Истина. Ведь все Они были родными братьями, произраставшими из одной и той же костистой почвы, и состоящими из одних и тех же багрово-красных Кирпичей. То есть эти Истуканы хоть и напоминали идолов острова Пасхи, но только Они были не монолитными, а Кирпичными, и на головах у Них были не каменные круги, а Зубчатые Короны сделанные из все тех же Кирпичей. У Истуканов поменьше, превосходивших лилипутика всего-то раз в пять – Зубцов на Коронах было поменьше, вплоть до одного. А у самого большого Истукана, Истукана с Рубиновыми Глазами, который в сравнении с лилипутиком был … ну как, скажем, наша стандартная шестнадцатиэтажка-«карандаш» по сравнению с обычным человеком – этих багровых, раздвоенных как змеиные языки Зубцов, было аж целых восемнадцать.

И Истуканов там было о-о-очень много. Так много, что Они своими густыми, переплетающимися Тенями покрывали в-с-е Поле, и поэтому там, внизу, где и брел этот крошечный-крошечный человечек, царила Вечная Гулливерская Ночь, тума-анная… мгли-истая… и ти-хая прити-хая… лишь было слышно… как где-то у подножия Истуканов… бьют Ключи Страха и Ужаса… и как, растекаясь, журчат Они Ледяными Ручейками Отчаяния… паря, и порождая на свет эту… едкую… удушливую Мглу… стелящуюся над Полем… и над Ночью… над Вечной Гулливерской Ночью… лишь чуть-чуть освещаемую углистым, мерцающим полыханием… невидимого отсюда солнца… отражающегося в Глазах… Большого Истукана… Багрового Истукана… с Рубиновыми Глазами…

И-с-т-у-к-а-н-а…

п-о и-м-е-н-и…

И-С-Т-И-Н-А….

Уффффф!!!… Аж м-мурашки п-по к-коже!!!… Это ж надо было т-такое п-придумать, извращенец ч-чертов!!!… Да еще и на ночь г-глядя!!!… Я ж т-теперь до утра не з-засну к ч-чертовой м-матери!!!… И книгу эту туда же!!! И придурка этого тоже!!!… Все. Не могу писать. До завтра…. Где тут мой топорик… противокошмарный… на всякий случай….

Все. Уже завтра. Солнышко, день и все такое.

На чем мы вчера остановились? Ах, да – на Истуканах. Ну, вот на них, пожалуй, и закончим. И так всю ночь от них отбивался….

А заканчивалась вся эта Нгу-Ингмская бредятина тем же чем и начиналась, то есть – ничем! Как вынырнул лилипутик в самом начале книги из ниоткуда, так в никуда в ее конце и занырнул! И по сей день, небось, бродит он по Стране Гулливеров и ищет выход, которого нет. Вход – есть, это рождение, а вот выхода – нет, потому что он… бессмертен! Черт знает, как его угораздило так вляпаться – и сдохнуть нельзя, и уйти нельзя, потому что… некуда! Кругом ведь одно и то же – все те же Страны и все тех же Гулливеров. Просто где-то почище, где-то поцивилизованней, но суть-то везде одна и та же – маленький, но ЖИВОЙ человечек затравленно бродит в Тени Ги-гант-ских, но… искусственных, то есть МЕРТВЫХ Эпитетов (в смысле названия Культа, Фетиша, Идеи и пр.)! Эпитетов – им же самим и придуманных. Или кем-то из ему подобных. Ведь кроме лилипутиков, других разумных животных на этой планете не было….

Все. С книгой кажется, разобрались (кстати, именно на ее основе Сидельниковы придумали игру «Влип, касатик!»), да и с Вепрями, в общем-то, тоже. А заодно и со всей Ершовской Литературой Диссидентского Периода.

Конечно, существовала и другая, не книжная Ершовская письменность. Например, периодика. То есть всякие там газеты, журналы, альманахи и т. д. Но описать их, пусть даже и вкратце, попросту не-воз-мож-но. Из-за количества. Да, честно говоря, и незачем. Из-за качества. Ведь все это было все тем же Ершовским «…гадством в назло и в непотребь…», что и их книги, мысли, поступки и деяния. Просто каждое из этих периодических изданий охватывало не все это «гадство» сразу, а лишь какую-нибудь одну его сторону. То есть все они были «сугубо специализированными черточками в их общем гадском образе жизни» (например, была даже газетка «Ёрш твою медь» – специализированное издание для Ершовых занимающихся кражей цветного металла, который они крали в виде проводов от Компетентной секретной аппаратуры, а крали для того, что бы поставить эти провода на какую-нибудь свою аппаратуру). А вот телевидение все их «гадства» объединяло – и Литературу, и периодику, и радио и все остальное. То есть по ЁПТиК-ам (Ершовские Подпольные Телевизионные Каналы, их было два – ЁПТиК-1 и ЁПТиК-2) показывали все то, о чем писали в книгах и газетах, о чем бастовали на забастовках и бунтовали на бунтах, о чем пели на радио или несанкционированных восстаниях. То есть это была все та же «непотребь», просто в теле исполнении. Кстати, еще по ЕПТиК-ам показывали всякие запрещенные фильмы, концерты, диверсии, следящие за следящими Органами скрытые камеры и прямо эфирные споры с кем-нибудь о чем-нибудь. И все это конечно же пользовалось огромным зрительским успехом у всех категорий зрителей, даже у Компетентных, а потому и Ершовское Подпольное Телевидение было так же неуловимо и не находимо как и Радио. Да и находилось оно во все том же доме номер 17 во втором левом закоулке Ершовой слободы.

О Ершовых кажется все. В основном. Вкратце. В общих чертах. Значит, пора переходить к Уфимцам.

Уфимцы

[1] - налог, бравшийся в Древности с «черных», то есть – простых людей.

[2] - сюда и туду перебегающий.

[3] - «вдружный» – образованно от слияния слов «вдруг» и «дружно». Означает некие неожиданные действия, которые вдруг касаются всех, хотя за пять минут до этого о них никто даже и не догадывался. Например: «вдружные сборы», «вдружная попойка», «вдружная посевная», «вдружные зимние холода».

[4] - легендарный защитник Брестской Крепости, известный лишь по Книге Легенд некоего Б. Васильева.

[5] - Ершовский Подпольный СОюз МОЛодежи. Песня стала Гимном ЕПОБСОМОЛа (…Белогвардейского СОюза…). Кстати – внуком этого самого Анонима был впоследствии написан Гимн и для ЕПОКСОМОЛа (…Красногвардейской… МОЛодежи…)! Назывался он «Все буржуйское отребье отбуржуим, оттребём» А вообще – ЕПСОМОЛьцев в Глупове всегда было много и всяких разных, ведь, как говорили сами Ершовы: – Каждому Времени – свой ЕПСОМОЛ!- Во как.

[6] - специальная радиостанция для прослушивания чего-нибудь гадского, или хотя бы запрещенного.

[7] - вообще-то, ВЕПРем мог стать не только кто-то из Ершовых, а любой, но ТОЛЬКО - по их выбору.

[8] - видимо, он много «чалился» (то есть «сидел»), но это лишь мое предположение.

[9] - этот значок являлся знаком Веприного отличия. Из себя он представлял так хитро скомпонованные буквы «В», «Е», «П», «Р», «Ь», что они образовывали собой силуэт та-ко-го хмурого и набыченного ерша (в смысле рыбы), что он действительно чем-то напоминал вепря (в смысле со-вер-шен-но на-прас-но потревоженного кабана). Значок этот был белого-белого цвета и на парадной глуповской одежде (темно-черной) смотрелся почти так же жутко, как и белое-белое слово «ХЛЕБ» на черном-черном «Черном Воронке».