|
Из Энциклопедии Брокгауза и Ефрона |
|
Гофман, Эрнст Теодор Вильгельм Амадей
(Hoffmann) — знаменитый немецкий романтик; род. в 1776 г. в Кенигсберге. Мать его была очень нервная женщина, отец — человек очень способный, но беспорядочный. Родители Гофмана разъехались, когда ребенку было всего 3 года; он воспитывался под влиянием своего дяди юриста, человека умного и талантливого, но фантаста и мистика. Гофман рано выказал замечательные способности к музыке и живописи, так что считался чудо-ребенком; в школе учился прекрасно, хотя и тратил много времени на рисованье и музыку. Прекрасно окончил курс юрид. наук в Кенигсбергском унив., хотя не чувствовал к юриспруденции особого расположения и продолжал усердно заниматься искусствами. Сдав в 1800 г. блистательно свой последний экзамен, он получил место асессора в Познани, где широкое гостеприимство поляков впервые приучило его к кутежам. Гофман всюду был желанным гостем, как остроумный собеседник, отличный музыкант и талантливый карикатурист. Карикатуры сильно повредили его служебной карьере. Благодаря им он попал в Плоцк на гораздо худшее место. Вследствие женитьбы на очень доброй и преданной польке Г. в скучном Плоцке снова сделался "порядочным" человеком. К этому же времени относятся его первые литературные попытки в журнале Коцебу "Freimutiger". В 1804 г. Г. был переведен советником в Варшаву; здесь он сошелся с Гитцигом, своим будущим биографом, и с романтиком Захариею Вернером; здесь же он основал музыкальное общество, зал которого украсил своей живописью. Вскоре после Иенского сражения все прусские чиновники в Варшаве были уволены от службы. Г. поехал в Берлин с партитурами нескольких опер в портфеле и с намерением всецело отдаться искусству; но он не нашел ни сбыта своим произведениям, ни уроков. Наконец ему удалось получить место капельмейстера в Бамберге; но дела театра шли так плохо, что Г. принужден был бросить его и перебиваться частными уроками и музыкальными статьями. В 1810 г. один его знакомый, Гольбейн, взялся восстановить бамбергский театр; Г. помогал ему, работая как композитор, дирижер, декоратор, машинист, архитектор и начальник репертуара; но через два года Гольбейн отказался от антрепризы, и театр закрылся. Г. снова начал бедствовать. 26 ноября 1812 г. он пишет в дневнике: "продал сюртук, чтоб пообедать". С начала 1813 г. дела его пошли лучше: он получил маленькое наследство и предложение занять место капельмейстера в Дрездене. Страшные дни августовских битв Г. пережил в Дрездене: он испытал на себе все ужасы войны, но был бодр духом и даже весел, как никогда; он около этого времени собрал свои музыкально-поэтические очерки, написал несколько новых, очень удачных вещей и приготовил к печати род сборника своих произведений под заглавием "Phantasiestücke in Callot's Manier. Blätter aus dem Tagebuche eines reisenden Enthusiasten" (Бамберг, 1814-1815; на русском языке из этого сборника переведена очень характерная повесть: "Золотой горшок", в "Московском наблюдателе" за 1839 г., I). Жан-Поль Рихтер нашел в Г. сродный себе талант и написал предисловие к 1 тому; книга имела значительный успех. Скоро Г. потерял место капельмейстера, переехал в Берлин и снова поступил в гражданскую службу. Здесь он встретился с Гитцигом, который познакомил его с берлинскими романтиками, поэтами и художниками. Место советника в камергерихте вполне его обеспечивало и в то же время оставляло ему много досуга, так что его творческий талант, поддерживаемый успехом, мог развернуться во всей силе. Но он слишком привык к цыганской жизни и губил себя излишествами. Чувствуя отвращение к чинным "чайным" обществам, Г. проводил большую часть вечеров, а иногда и часть ночи в винном погребке, где около него всегда собиралась веселая компания. Расстроив себе вином и бессонницей нервы, Г. приходил домой и садился писать; ужасы, создаваемые его воображением, иногда приводили в страх его самого; тогда он будил жену, которая присаживалась с чулком к его письменному столу. А в узаконенный час, если это был служебный день, Г. уже сидел в суде и усердно работал. Более крупные произведения Г. быстро следуют одно за другим в таком порядке: "Чертов эликсир. Бумаги, оставшиеся после брата Медарда капуцина" (1815-1816); "Ночные повести" (1817, "Nachtstücke"; на русский язык переведена "Иезуитская церковь в Г.", "Московский вестник", 1830, VI); "Удивительные страдания одного директора театра. Из устного предания" (1819; в основе ряд фактов из деятельности Гольбейна); "Крошка Цахес, прозванный Киноварь" (1819, пер. в "Отечественных записках", 1844, т. ХХХIV); "Серапионовы братья" (1819-21; перев. на русск. языке два раза — во второй раз Гербелем и Соколовским, СПб., 1873-1874, как первые 4 книги "Полного собрания сочинений Г.", которое, к сожалению, не пошло далее); "Жизненные воззрения кота Мурра, вместе с фрагментарной биографией Иоганна Крейслера в случайно собранных макулатурных лист." (1820-22; перев. H. Кетчером 1840); "Принцесса Брамбилла" (1821); "Мейстер Фло, сказка в семи приключениях двух друзей" (1822, перев. в "Отеч. зап." 1840 г., т. XIII). В 47 лет от роду силы Г. были истощены окончательно; у него развилось нечто вроде сухотки спинного мозга; но и на смертном одре он сохранил силу воображения и остроумие. Он ум. 25 июня 1822 г.
Если б одна напряженность и богатство фантазии делали поэта, Г. был бы первым поэтом в мире; но так как от поэта требуется еще глубокое понимание действительности и художественно верное воспроизведение ее, то Г. — только первый из немецких романтиков чистого типа. Он подводит итоги немецкому романтизму и является самым полным выразителем лучших его стремлений, которым он придал небывалую до тех пор яркость и определенность. Самое ненавистное для Г. понятие — филистерство. Это понятие очень широкое, целое мировоззрение; в нем заключается и самодовольная пошлость, и умственный застой, и эгоизм, и тщеславие (жизнь напоказ, "как люди живут"), и грубый материализм, и все нивелирующий формализм, превращающий человека в машину, и педантизм, доходящий до того, что человек даже и влюбляется, и предложение делает по книге Томазиуса. Первое условие для того, чтобы освободиться от давящих рамок этой филистерской пошлости и сохранить живую душу, — "детски благочестивое поэтическое настроение", только обладая этим талисманом, можно верить, любить людей и природу и понимать поэзию; а понимать поэзию — значит понимать все, так как "поэзия есть высшее знание". Поэзия есть, вместе с тем, и высшая нравственность, она может исходить только из чистой, любящей души, и до нее нельзя добраться никакими ухищрениями ума; в поэзии отождествляется прекрасное, истинное и нравственное: вместе с тем она есть и высшее счастие. Это счастие доступно не одним только избранным натурам, а всем неопошленным людям. Детям, исключая нравственных уродов, открыт путь в царство поэзии, пока они живут согласно с природой, которая для них служит и лучшим собранием игрушек, и лучшей учительницей. Юноша, который "грезит с открытыми глазами", — истинный богач и счастливец, хотя бы у него не было гроша в кармане, истинный поэт, хотя бы он не написал ни строчки стихов; но горе ему, если он начнет стыдиться своих мечтаний, увлечется пошлыми удовольствиями, выгодой и тщеславием. Он устроит свою карьеру, но потеряет свой талисман и будет считать чудаками всех, кто остался детски чист душою, исполнен веры и любви; сам же он проживет всю жизнь филистером и только разве перед смертью вспомнит с тоскою, как Тадеус Брокель, что и он когда-то был знаком с Неизвестным Дитятею и летал с ним в царство поэзии.
Свое мировоззрение Г. проводит с замечательною последовательностью в длинном ряду бесподобных в своем роде фантастических повестей и сказок, в которых он искусно сливает чудесное всех веков и народов с личным вымыслом, то мрачным и болезненным, то грустно-трогательным, но чаще грациозно-веселым и шаловливо-насмешливым. Он умеет внушить и взрослому читателю интерес к этой пестрой фантастике посредством соединения сверхъестественного с обыденным и даже пошлым: у него привидения принимают желудочные капли, феи угощаются кофе, колдуньи торгуют яблоками и пирожками, герцоги и графы овощного царства режутся звездочками и кладутся в суп и т. д. Крайняя прозаичность немецкой жизни является сереньким фоном, на котором тем резче выделяется яркость красок его фантастики. Таким образом, этот ультраромантик является и ультрареалистом. Как психолог Г. отмежевал себе область неопределенных чувств, неясных стремлений, необыкновенных ощущений, магнетических влияний, страшного и болезненно-трогательного; бред, галлюцинация, безотчетный страх, потеря душевного равновесия — любимые мотивы его тонких психологических этюдов. Как новеллист, историк и этнограф он — великий мастер своего дела: в глубь средних веков он спускается неохотно, но эпоху Реформации и XVII век воспроизводит превосходно; итальянские нравы и природу описывает так, как будто десятки лет прожил в Италии. Но, верный жизни в подробностях, он, в общем, везде обращает ее в пеструю сказку. Другая темная сторона поэзии Г. — его стремление приводить читателя в трепет, внушать ему веру в господство каких-то мрачных сил. Третий его недостаток — полное и сознательное равнодушие ко всяким социальным вопросам; его антипатия к тенденции переходить в возмутительный со стороны столь живого человека квиетизм. Зло, существующее в мире, представляется ему непоправимым даже в частных случаях, так как участь человека зависит не от него самого и не от его ближних, а от судьбы. Лучшие люди пусть уходят из этого мира в страны горние, в мир сверхчувственных наслаждений, а другие пусть живут в своей грязи, как хотят. Но, к счастию для себя и читателей, Г. как поэт не может вечно держаться на такой олимпийской высоте — а когда он спускается на землю, он является другом человечества и горячим проповедником всепрощающей любви. Немецкая критика не очень высокого мнения о Г., и в Германии влияние его не было сильно: там в его время предпочитали романтизм глубокомысленный и серьезный, без примеси едкой сатиры, а следующее поколение усиленно занялось политикой, и поэзия стала тенденциозной и утилитарной. Зато вне отечества Г. имеет огромное историческое значение. Французские романтики гораздо больше научились от него, чем от Шлегелей и Тика; во Франции, как и в Италии, он один из любимых писателей до 60-х годов включительно; в С. Америке он имел массу переводчиков и подражателей. В России один из образованнейших писателей пушкинского периода, Антоний Погорельский (А. Л. Перовский), автор "Монастырки", находится в своих первых произведениях под непосредственным влиянием Г. Белинский (см.) называет Г. "одним из величайших немецких поэтов, живописцем невидимого внутреннего мира, ясновидцем таинственных сил природы и духа, воспитателем юношества, высшим идеалом писателя для детей". Другой талантливый критик 50-х годов, Дружинин, считает Перегринуса Тисса Г. одним из величайших созданий мировой поэзии. Но всего интереснее влияние Г. на одного из величайших русских романистов, Ф. Достоевского. Достоевский не только перечитал всего Г. и по-русски, и по-немецки и вдохновлялся им именно в ту пору, когда слагались его литературные вкусы (в 1838 г.; см. биография Д-го, 1883, стр. 32-33), но и в излюбленном произведении первого периода своей деятельности, "Двойник" (см. Письма, стр. 44), очевидно подражает ему, не теряя, конечно, при этом своей оригинальности. Мало того: много позднее, в самых крупных произведениях Д-ского замечается поразительное сходство с Г. и во взглядах, и в литературных приемах. Оба они одинаково любят детей и чудаков и не любят холодных, сдержанных жрецов "приличия", поклонников успеха и "деловых людей", всецело отдавшихся "полезному"; оба превозносят неподкрашенную природу на счет культуры; оба принижают разум перед сердцем; оба в повествовании любят неожиданности; у обоих кроткая идиллия внезапно сменяется порывом всеуничтожающей бури, и наоборот; знаменитое: "тут произошло нечто совсем неожиданное" Достоевского часто дословно встречается у Г. (напр. "Выбор невесты"), оба любят сопоставлять трагическое и страшное с мелочным и обыденным; оба любят сны, предчувствия, галлюцинации; сфера психологических наблюдений Достоевского есть не что иное, как расширение и углубление сферы наблюдений Г., реализованных на данной почве и в данную эпоху. Все, что говорит Белинский о странности и причудливости гения Г., всецело относится и к Достоевскому — но далеко не все свойства великого русского романиста можно указать у немецкого романтика. Первое изд. сочинений Г. - "Ausgewählte Schriften" (Берлин, 1827-1828); его вдова Михелина прибавила к ним потом еще дополнение. Новейшее полное издание — "Sämmtl. Schriften, mit Federzeichnungen v. Theod. Hosemann" (Б., 1871-3). Прекрасная биография Г. написана его другом, J. E. Hitzig: "Aus H's Leben und Nachlass" (Б., 1823). Cp. Funck, "Aus dem Leben zweier Dichter. Ernst Theod. Wilh. H. und Fr. Gottlob Wetzel" (Лпц., 1836). Ср. также биографию Г., написанную Rосhlitz'ем при франц. переводе его "Contes posthumes, par Champfleury" (П., 1856).
|
