|
Стражи Евразии
В древнерусской летописной традиции широко распространена "генеалогическая" легенда, повествующая о походах древних князей Скифа, Славена и Венда (Вандала). Она также была воспроизведена Татищевым в его "Истории Российской", благодаря чему стала известна и для круга неспециалистов (так, Пушкин даже собирался использовать ее в одной из своих незавершенных поэм). Эта легенда содержится и в так называемой "Велесовой книге". Фабула легенды достаточно несложна, выдавая этой своей примитивностью глубокую архаичность. Указанные герои-князья, находящиеся между собой в родственных отношениях, совершают походы и колонизируют новые пространства. Достигнув в своих странствиях озера "Ирмер" (Ильмень), Славен основывает "град великий" Славенск, в котором летописцы видят будущий Новгород.
Обычно "академические" исследования мифологий не придают отмеченной легенде большого значения, усматривая здесь позднее и сугубо книжное происхождение, стилизованный вымысел летописцев. Однако все далеко не так просто, как пытаются представить. Рассматривая легенду на фоне некоторых известных индоевропейских генеалогических сюжетов, можно сделать крайне любопытные наблюдения. В комплексе генеалогических преданий, связанных с возникновением Рима и римских аристократических династий, известна легенда о родоначальнике римлян Энее и его потомках Сильвии и Аскании. Общий ее сюжет, очищенный от второстепенных, детализирующих напластований, следующий. Эней (по некоторым версиям, вместе с сыном Асканием), спасаясь из захваченной греками Трои, после долгих морских скитаний пристает к италийскому берегу и основывает город Лавиний. Потомки Энея Асканий и Сильвий также сюжетно связаны с ролью градостроителей. Асканий наследует Лавиний, но оставляет его брату Сильвию, а сам строит новый город Альба-Лонга, но первым царем Альбы считают тем не менее Сильвия, откуда патримониальное имя царей Альбы-Лонги - Сильвии, из рода которых ведут происхождение Ромул и Рем. За подобной ролевой запутанностью угадывается типичная для мифологического сознания дупликация - расщепление исходного, парадигмального сюжета, в данном случае - когда фабула "основного" генеалогического мифа проецируется на все иные опыты легендарных родословных. Причем на место реконструированного основного мифа хорошо подходит вышеизложенная легенда древнерусских летописей. Вероятно сотнесение персонажей римского и русского сюжетов: Эней - Венд (Венет), Асканий - Скиф, Сильвий - Славян.
В русской версии братья Скиф и Славян приходят из причерноморских степей в неизведанный край на Севере, где Славян закладывает Славенск. Править в Славенске остается Венд - сын (либо внук) одного из братьев. Кажется вполне уместным соотнесение названий "Славенск" и "Лавиний"(1). Допуская дупликацию сюжета, можно также утверждать фонетическую вариантность "Лавиний" и "Альба", связанных с "Сильвий". При этом показательна фабульная связь Сильвия с обоими городами: в Лавинии после Энея остается Сильвий и он же становится первым царем Альбы, родоначальником рода Сильвиев.(2). Достаточно несложно обнаружена этимологическая близость имен "Скиф" и "Асканий". Позволительно этимологическое раскрытие античного этнонима "скифы" (гр.skutai) в связи с индоевропейским корнем, означающим движение, перемещение и проявляющимся в русск. "скитаться"; англ."scud" - "стремительно бежать", "нестись"; лат."scandere" ("ascendare") - "восходить", "достигать"; гр."sked-annumi" - "разгоняю", "распространяю"; отсюда же, вероятно, русск. "скот", нем. "schaf" - "овца". Таким образом этническое имя "скифы" в значении "подвижный, кочевой народ" представляет собой типичный пример названия древних скотоводов Степи, а "Асканий" - вполне ожидаемая латинская форма имени "Скиф". Интересно далее заметить, что библейская книга Бытие в "родословии сынов Ноевых" содержит имя "Аскеназ", сына Гомера, внука Иафета, с последним сакральная этнография, стабильно связывает генеалогию северной, индоевропейской расы "яфетидов".
Не менее интересную перспективу раскрывает имя "Эней". Собственно Эней является персонажем гомеровской Илиады. Являясь одним из славнейших троянских героев, Эней по версии греческих источников чудом избегает гибели во время поражения Трои и возвращается царствовать во Фригию (Малая Азия). Традиция же латинских "Энеид", повествующих о странствиях Энея после бегства из Трои и прибытии в Италию, где его потомки основывают Рим, - плод литературного творчества римских книжников. Таким образом римские хронографы пытались встроить местные генеалогии в эллинистическую родословную традицию и тем самым сколь-нибудь легитимировать имперские притензии Рима. Но было бы ошибкой целиком относить римскую легенду в разряд книжных фальсификаций. Вполне вероятно, что и здесь присутствуют некие глубинные ориентиры, предопределившие в общих чертах позднюю литературную версию "Энеид". Остается открытым вопрос: почему именно Эней в бесчисленном ряду героических фигур эллинизма был избран римлянами на роль своего прародителя? Не говорит ли это о наличии в династической традиции древних италийцев персонажа с похожим именем? Надо отметить, что римская генеалогия особенно акцентирует то обстоятельство, что Эней - сын Венеры (лат. Venus). Отсюда идея об особом покровительстве Венеры роду Юлиев (от "Юл" - другое имя Аскания, сына Энея) и известный римский эпитет "Venus genetrix". Затрагивая тему происхождения имени Венера - "Venus", любопытно сопоставить его с встречающимся в скандинавских Эддах прозвищем богини плодородия и красоты Фрейи - "Vanadis" (т.е. "из Ванов"). Ваны северной традиции (наряду с Асами) - обожествленный народ, чье название исследователи соотносят с древнейшим европейским этнонимом "венды", "венеты" (лат. "venedi", "heneti")(4). Исходя из этого, допустима реконструкция первоначального имени Энея близкого к "Венет"("Венд") и тем самым еще раз подтверждается предположение о родственности сюжетов легенды древнерусских летописей и римского генеалогического мифа. Причем поздняя эллинистическая адаптация способна объяснить, почему в римской версии Эней (Венд), династически предшествует Асканию (Скифу) и Сильвию (Славену), тогда как в русской Венд - потомок одного из братьев, хотя можно признать, что подобная сюжетная метатеза не является принципиальной для архетипической мифологемы и была бы нормальной и без каких-либо внешних влияний.
Отвлекаясь от рассмотренного "генеалогического" пласта легенды, можно выявить в ней значительно более архаическую элементарно-базовую мифологему, роднящую данный сюжет, как это не покажется странным, со стержневым концептом космологической парадигмы "основного мифа". Для сакрально-мифологического сознания странствование и освоение новых пространств равнялось их явлению из Тьмы, упорядочению стихии, демиургической структуризации первобытного Хаоса. Согласно фундаментальной космогонической идее, это достигалось путем центрирования материальной природы, привносящего закон гравитации Мировой Оси, Космического Полюса, не позволяющий Вселенной смешаться, регрессировать в хаотическую массу. Для культурно-антропологического пространства традиционных обществ эту роль Центра выполнял город. Причем надо особенно отметить, что сакральное понятие города радикально отлично от города в современном профанно-урбанистическом смысле. Анализ устройства и планировки найденных археологами древнейших городов Евразии позволяет сделать утверждение об их особых сакрально-магичских функциях. Город моделировал космологический миф, воплощал последний в реальном физическом пространстве, тем самым как бы обеспечивая устойчивость мира, его соответствие парадигмальному эталону.
Показательные результаты дает этимологическое исследование русского слова "город". Очевидна взаимосвязь основы "grad" ("gard") с греч. "cardis" - "сердце" и родственными словами индоевропейских языков: лат. gen. "cordis", нем. "herz", англ. "heart", русск. "сердце", также русск. "середина", "сердцевина", лат. "cardis" - "центр", "ось", "полюс", а также, вероятно, с лат. "ordus" - "ряд", фр. "orde" - "порядок". Как из этого следует, понятие города семантически соотносимо с категориями центра, средоточия упорядочивающего начала. Таким образом, проникнувшие в неизведанную страну братья Славен и Скиф, основывая "град Славенск", совершали необходимый в глазах традиционного сознания ритуал магического подчинения враждебного первобытного пространства воле организующего творческого Центра.
Крайне любопытно, что полную аналогию указанной мифо-космологической логике можно обнаружить в семантических структурах тюркских языков. Жилище кочевников с учетом явного космического символизма в его устройстве, передающем с максимальной наглядностью идею обустроенного, "окультуренного" космоса, закономерно связано своим названием - "юрта" - со значением центра, середины (ср. тюркск. "орто" - середина). Характерно, что это название у кочевников-тюрок проецируется и на ставку - поселок кочевников (юрт, ордо), а также на понятие страны, области (Юрт, Орда) и на общую идею пространства, простора (название прикаспийского плато Уст-Юрт переводится с "тюрского" как "Верхний Юрт", "Верхнее Пространство"). Интересны в связи с этим немецкое "ort" - "местность" и использование в русском языке слова "среда" в общем значении пространства, жизненного ареала, доносящие до нас архаику космологических представлений о мире как о чем-то необходимо упорядоченном, учрежденном импульсом космической середины, вселенского Полюса.
Безусловно, сакрально-мифологические мотивы прослеживаются и в малороссийском названии города - "мiсто" (русск. "место", отсюда "мещанин", т.е. "горожанин"). Само слово "место" этимологически следует рассматривать в сопоставлении с лат. "medius" - "средний", гр. "mesos" - "средний", русск. "меж", "между", англ. "measure" - "мера", "масштаб упорядоченности". Таким образом, "место" - элементарная пространственная категория - великолепно отвечает своей оригинальной семантикой космологической парадигме основного мифа и показывает особую ритуальную функцию города в континентально-мифологической картине Универсума.
Знаменательно, что общеизвестный имперско-геополитический централизм столицы усиливается в России еще и тем, что каждая из "провинций" по сути повторяет в меньшем масштабе ту же структуру сакрального пространства, которая лежит в основе общеимперского устройства. Как исторические удельные образования, так и современные территориальные единицы обладают названиями, производными от названия их крупнейших, "столичных" городов. Надо сказать, что на Западе эта примордиальная особенность территориального мышления практически необнаружима, затушеванная поздней массированной профанно-экономической урбанизацией. Характерно встречающееся в скандинавских сагах древнейшее название Руси - "Гардарики" или "Гарды", которое историки-западники любят примитивно истолковывать как "урбанизированная, европейски развитая страна городов", попутно сокрушаясь о цивилизационной катастрофе, вызванной монгольским нашествием и свернувшей Россию с общеевропейского пути развития. В аутентичном восприятии скальдических саг город-гард скорее представлялся не аналогом западно-европейских форм оседлого расселения, а особым феноменом континентальной организации пространства, более сходным с позднейшим восприятием русскими "Орды" - державной формы номадического империализма монголов.
Примечания 1."Славенск" этимологически соотносится со "слава", а также со значением воды, течения через "Словутич" - древнее название Днепра. Точную этимо-семантическую аналогию этого представляет "Лавиний", соотносясь с лат. "laus" - "слава" (отсюда "лавр" - растение, ветвями которого увенчивали победителей) и лат. "lavare" - "мыть", "омывать", "lavatio" - "омовение". В латинском как и в древнегреческом звукосочетание "sl" нетипично, поэтому в родственных индоевропейских лексемах там, где в русском сохраняется это сочетание, в латинском (древнегреческом) начальное "s" выпадает или диссимилируется, либо два согласных в указанном сочетании опосредуются гласным или каким-либо третьим согласным.
Любопытно присутствие в Новгородской и Псковской областях гидронимов "Ловатец", "Ловать". Река Ловать впадает в Ильмень с юга. Можно предположить былое существование в бассейне Ловати поселения с созвучным названием (Славенск?) по аналогии: р.Волхов - г.Волхов, р.Москва - г.Москва, р.Воронеж - г.Воронеж и т.п., что вообще характерно для русской топонимики. 2.Известно мифологическое имя Lausus - Лавз, сын царя Альбы Нумитора и брат Реи Сильвии - матери Ромула и Рема. Очевидно, еще одна дупликация.
3.Весьма вероятен этнонимический характер имен "родословия сынов Ноевых". Так "Гомер" может быть сближен с этнонимом древнейших номадов Причерноморья - "кимеры" ("киммерийцы"). В книгах Ветхого завета встречается упоминание о "народах аскеназских" (Иер. 51,27), которые могут быть соотнесены с историческим скифским царством "Ишкуза" (ср. "Скуфь" русских летописей) в Малой Азии. Также уже в гомеровском эпосе юго-восточная часть Малой Азии называется Асканией, у Геродота Аскания - название озера во Фригии. Очевидно, в историческом сознании древнего Израиля скифы настолько прочно были связаны с представлением о населении северных стран, что позже в диаспоре восточноевропейские евреи получили название "ашкеназим" (аналогичным образом само наименование "евреи" ("сефардим") связано с "иберы", древним народом Пиренейского п-ова. Скифскому присутствию вероятно обязано название "Скандинавия" (от п-ова Сконе - самой южной оконечности Скандинавского п-ова). Скифы-скоты (scoti), проникнув в Великобританию, положили начало шотландцам, сегодня многие исследователи отмечают скифские корни британской гидронимики.
Любопытен также иной аспект. Зодиакальная фигура Стрельца традиционно изображается в виде кентавра. Для пояснения такой необычной ассоциативности можно обратиться к одному примеру индоевропейской семантики. Русск. "скитаться" этимологически родственно "кидать", что соответствует общей фоновой семантике пространственного перемещения. Аналогична омонимия нем. "schiesen" - "устремлятся" и "schiesen" - "стрелять". Отсюда же фонетическая близость англ. "scud" - "нестись", "scatter" - "разбрасывать", "shooter" - "стрелок", "scooter" - "субъект движения". Видимо зодиакальный образ Стрельца объясним имевшей место архаической попыткой этимологизирования пастушеского этнонима "скифы".
4.Этимологический анализ этого этнического обозначения обнаруживает ряд характерных особенностей номадических этнонимов. Корневую основу названия "венды" можно связать с индоевропейским корнем "wed", обозначающим влагу, водную стихию. Отсюда русск. "вода", нем. "water", англ. "wet" - "влажный", "winter" - "зима" (влажный сезон). Нестойкий начальный фрикативный согласный делает возможным также следующие формы: санскр. "udan" - "вода", греч. "hydor" - "влага", лат. "unda" - "волна", "поток", "fundere" - "изливать", "fontana" - "источник". Вероятно, также отсюда ряд архаичных индоевропейских гидронимов: Одра (Одер), Ондова, Янтра, Вента (Виндова, Вянта), Инд (Синдху). Горный массив Гиндукуш в районе ранней арийской колонизации назван так, по-видимому, за его мощные гидроресурсы. Показательна связь главного божества кочевых ариев Индры с водой, его эпитет - "освобождающий воды", что прямо сопоставимо с функциональной ролью русского фольклорного персонажа Индрика-зверя, "прочищающего все ключи источные" и сильно вырожденным образом Гидры - водного зверя древнегреческих мифов (ср. также индоевропейские названия водных животных: русск. "выдра", англ. "otter").
Через свойство течения закономерна смысловая связь с передвижением, что обнаружимо на примере лат. "vandere" - "идти", "двигаться", англ. "wander" - "бродить", "wend" - "направляться", "went" - past. "идти", нем. "wandeln" - "скитаться", русск. "идти", "водить". Характерно нем. "weiden" - "пасти". Таким образом название "венды" ("венеты", "винды") представляется типичным по своей этимологии и семантике этнонимом индоевропейских номадов.
Крайне интересна этимо-семантическая корреляция лат. "vindex" - "защитник", "заступник", "спаситель" с вышеприведенными значениями. Как уже отмечалось, в архаичной индоевропейской семантике значения охраны, обережения были связаны со значением пастьбы, которое в свою очередь характерным для кочевых скотоводов образом часто связывалось со значением передвижения, перемещения. Так, вероятно предположить, что нем. "schutzen" - "защищать", "охранять" этимологически соотносится с корнем обозначающем в индоевропейских языках движение, что было нами показано при этимологизировании названия "скифы". Сюда же относятся лат. "scutum", греч. "skutos" - "щит". Щит, прибитый на врата Константинополя князем Олегом, воспринимался греками как зловещий каламбур, тревожное напоминание об ужасающих северных соседях - скифах (гр. "skutai"), сторожах своих стад.
Это также объясняет приводившуюся выше зависимость индоевропейского "sel" ("sleu") - "течь", "двигаться" и лат. "salvo" - "спасаю". Показателен пример соответствия лат. "currere" - "бежать", "течь", "распространяться" и "curare" - "заботиться", "ухаживать" (также современное англ. "cure" - "лечить"). Чрезвычайно важно, что подобная семантика, прослеживающаяся в других индоевропейских языках лишь при внимательном исследовании, в русском по сей день вполне очевидна ("ухаживать"), что является в свете вышеизложенного бесспорным семантическим архаизмом, сближающим смысловой строй русского языка с осмыслительным сознанием древнейших индоевропейских скотоводов-кочевников.
Наконец, глубочайшую семантическую архаичность, по-видимому, демонстрирует мифическое имя древнегреческого бога врачевания Асклепия (Asklepios, Asklapios), в своей исходной семантике обозначавшее именно "пастух", "ухаживающий за стадом", что впоследствии приобрело общее значение ухода, заботы, лечения. Для сравнения любопытно привести поздние греческие формы этнонима "славяне" - "sklabos", "esklabenos". В "Asklapios" таким образом закономерно реконструируется основа "slav". Характерна сюжетная деталь мифа, указывающая на воспитание и обучение Асклепия врачеванию кентавром. Не менее интересно то обстоятельство, что на уровне элементарных смысловых комплексов в своей фундаментальной мифологеме миф об Асклепии тождественен евангельской фабуле ("адюльтер" матери, связь с пастухами, исцеление больных, воскрешение, искупление смертью). Знаменателен в этом отношении распространенный образ Хрста-Спасителя (Salvator, при лат. "salvere" - "быть здоровым") как пастыря, пастуха.
5.В фильме С.Эйзенштейна "Александр Невский", способном по своей идеологической нагрузке служить образцом евразийского искусства, встречается крайне любопытная деталь: на знаменах новгородских дружин изображен кентавр, вооруженный топором - орудием лесоруба, плотника. Не знаем насколько это соответствует исторической действительности, но сам данный символ с удивительной ясностью иллюстрирует разработанную историками-евразийцами концепцию борьбы леса (оседлые земледельческие культуры) со степью (кочевое скотоводство), определяющей историческую картину Евразии. Архетипическую основу такого взгляда можно найти в античном мифе о борьбе лапифов-древолюдей с кентаврами. Причем интересно заметить, что если с позиций оседлого сознания "леса" название этого сюжета - "Кентавромахия", т.е. "борьба с кентаврами", то с точки зрения "степи" его можно назвать "Дендромахией" - "борьбой с лесом, древесностью". В этой связи довольно занимательно воспринимается одно крайне энигматическое произведение поэта Юрия Кузнецова:
И снился мне кондовый сон России, Что мы живем на острове одни, Души иной не занесут стихии, Однообразно пролетают дни. Качнет потомок буйной головою, Подымет очи - дерево растет, Чтоб не мешало, выдернет с горою, За море кинет - и опять уснет.
Знаменательно, что ведическая традиция изображает "творца всех форм" Тваштара плотником - мастером с топором в руке. С учетом представленной космогонической функции странствования, кентавр, несущий топор, выступает чрезвычайно емким мифо-сакральным символом континентального сознания. Hegel & Дети, 2000
|
