Аномалия - электронная библиотека

100 великих авантюристов

Автор-составитель И.А. Муратов

Борис Викторович Савинков

(1879 — 1925)

Русский политический деятель, писатель (В Ропшин), эсер, один из руководителей "Боевой организации ", организатор многих террористических актов, антисоветских заговоров и мятежей. Белоэмигрант. В 1924 году был арестован при переходе государственной границы, осужден По официальной версии — покончил жизнь самоубийством. Луначарский назвал его "артистом авантюры "

Савинков родился в Харькове 19/31 января 1879 года, а учился в гимназии в Варшаве, где отец его Виктор Михайлович служил судейским чиновником. Семья, в которой было трое сыновей — Александр, Борис, Виктор и дочери — Надежда, Вера, Софья, жила без особых забот и запросов Савинков-отец, по словам его жены, был "человек интеллигентный, чрезвычайно чуткий к справедливому и широкому толкованию законов", за что поляки звали его "зацны сендзя" — "честный судья"

И вот два старших сына отправились в Петербург Александр поступил в горный институт, Борис — в университет Братья Савинковы сразу оказались в самой гуще мятежного студенчества

Борис Савинков, женатый на Вере, дочери писателя Глеба Успенского, и сам был уже отцом, когда за речь на студенческой сходке его исключили из университета без права поступления в другое учебное заведение. Он был вынужден уехать учиться в Германию. В 1899 году, вернувшись в Петербург, он угодил в крепость на пять месяцев, где попробовал впервые заняться литературой.

После крепости Борис Савинков был выслан в Вологду. Там его и навестили мать со старшим братом Александром, которого высылали дальше, в Якутию. Мать нашла, что Борис с семьей живет в ссылке неплохо. Дело еще рассматривалось в суде, и Борису, как и Александру, грозила ссылка в Сибирь. К тому времени взгляды его коренным образом переменились...

В Вологде Борис Савинков оказался потому, что был социал-демократом плехановского толка и принадлежал к группе "Социалист", а позже — "Рабочее знамя". Там Он написал статью "Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократии", которая, по словам Ленина, отличалась искренностью и живостью Но .

Савинков был уже знаком с иными взглядами. За границей он познакомился с будущим лидером эсеров Виктором Михайловичем Черновым.

В Вологде социал-демократы и эсеры частенько собирались для обсуждения теории и тактики революционной борьбы, и однажды на занятия кружка явился надменно-бледный Савинков и отрывисто заговорил о том, что пора перестать болтать, что дело выше слов. Этим он снискал всеобщее восхищение

В июне 1903 года Савинков бежал из Вологды вместе с Иваном Каляевым, знакомым ему еще с гимназических лет и отбывавшим административную ссылку в Ярославле. Они добрались до Архангельска и сели на пароход Заграничных паспортов у них не было, но тогда никто их и не спрашивал Через норвежский порт Варде, Христианию и Антверпен Савинков добрался до Женевы, где удостоился приема у знаменитого эсера Михаила Гоца, которому он сказал, что хочет "работать в терроре" Однако тот посоветовал "подождать, пожить, осмотреться", свел его с другими, жаждущими принять участие в политических убийствах. Члены Б О (Боевой организации партии эсеров) присматривались к нему

Руководителя Б.О. на самом деле звали Евно Фишелевичем Азефом. Он же Валентин Кузьмич, он же Виноградов, он же... Азеф начал службу простым осведомителем в царской охранке еще в 1893 году с окладом в 50 рублей в месяц, за десять лет службы оклад возрос до 500 рублей, о высылке которых ему приходилось частенько напоминать шефам в донесениях.

Савинков сказал Азефу, что собирается убить министра внутренних дел Плеве с помощью Ивана Каляева. Уже через две недели Азеф познакомил Савинкова с планом убийства — взорвать бомбой карету Плеве. Для установления маршрутов, времени поездок, системы охраны была создана большая группа. Она должна была действовать под видом извозчиков, газетчиков, разносчиков...

Так начиналась "не жизнь, а кинематографическая лента — боевик о боевике", — как писали о Савинкове в двадцатые годы.

Азеф назначает Савинкова руководителем всей группы, и отныне он — центральное лицо в практическом терроре, хотя метать бомбы предстояло не ему. Эта роль предназначалась таким, как Иван Каляев, который с детства был для Савинкова Янеком.

18 марта 1904 года метальщики бомб были расставлены по маршруту Плеве. Савинков находился в Летнем саду, когда послышался взрыв... Но это был выстрел полуденной пушки в Петропавловской крепости. В тот день покушение не получилось из-за трусости Абрама Боришанского, хотя карета министра промчалась очень близко, едва не сбив его с ног.

Тогда Азеф предлагает новый план.

Савинков превращается в богатого представителя английской фирмы и поселяется в роскошной квартире на улице Жуковского. При нем, в качестве содержанки, Дора Владимировна (Вульфовна) Бриллиант, по мужу Чиркова, революционерка из зажиточной еврейской семьи. "Лакеем" у них служит молодой и румяный Егор Сазонов. Азеф даже настаивал на покупке автомобиля, но Савинков отказался.

В день убийства, 15 июля, Савинков встречал на Николаевском вокзале Сазонова, одетого в железнодорожную форму. Тот нес большой пятикилограммовый цилиндр, завернутый в газету и перевязанный шнурком.

Через несколько часов эта бомба взорвалась.

Савинков пришел на место взрыва, но не заметил трупа Плеве и, приняв окровавленные куски мяса за останки Сазонова, с досадой подумал о неудаче и пошел в... баню. Отлежавшись там, он купил на улице газету и с удивлением увидел в ней портрет Плеве в траурной рамке. В тот же день он уехал на свидание с Азефом в Москву. Они часто встречались, но в разных городах. Их потом называли "генералами от террора", руки свои кровью они не обагряли.

Савинков как организатор не уступал своими способностями служащему охранки Азефу. К тому же он был магнетически красноречив, он вербует в ряды Сазоновых и Каляевых, верящих в него без оглядки.

После убийства Плеве в 1904 году Борис Савинков уехал за границу, где было решено убить в Петербурге — генерал-губернатора Д.Ф. Трепова, в Москве — генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, в Киеве — генерал-губернатора Клейгельса.

Савинков "берет на себя" великого князя. Он появляется в Москве с английским паспортом. Барские повадки ставят его вне подозрений. Начинается наблюдение.

Савинков мечется между Москвой и Петербургом. Энергия его поразительна. Он знакомится с аристократкой Татьяной Леонтьевой и убеждает ее убить царя на одном из придворных благотворительных балов. Это решение он принимает самолично.

2 февраля 1905 года Иван Каляев бросил бомбу в карету — и великого князя не стало. Самого же Каляева позже повесили в Шлиссельбургской крепости.

После убийства в Москве Боевая организация стала известна в России. Савинков в это время уже был в Женеве вместе с Иваном Николаевичем (Азефом), который познакомил его с Георгием Гапоном. Савинков по достоинству оценил ораторско-гипнотические способности Гапона. Если несколько месяцев назад тот вел рабочих к Зимнему дворцу с требованием христианской справедливости, то теперь, пригретый эсерами, Гапон пропагандировал теорию тотального террора.

Одна неосторожная фраза стоила Гапону жизни. "...Во всех заграничных комитетах всем делом ворочают жиды, и у эсдеков, и у эсеров. Даже во главе Боеовй организации эсеров стоит жид, и еще какой жирный..." Азеф и Савинков поручили Гутенбергу убить Гапона и Рачковского во время вербовочного свидания в ресторане. Вскоре рабочие-эсеры повесили Гапона, привязав веревку к крючку вешалки...

После революции 1905 года десятки эсеров заседали в Государственной думе, а их Боевая организация продолжала убивать государственных деятелей. ЦК поручил Азефу и Савинкову уничтожить министра внутренних дел адмирала Дубасова и московского генерал-губернатора Дурново.

23 апреля 1906 года в царский день Дубасов направлялся на торжественное богослужение в Кремле. Савинков все рассчитал. Метальщиком бомбы он назначил студента, польского дворянина Бориса Вноровского. Однако Дубасов был лишь ранен, а его адъютант граф Коновницьш — убит.

Савинков отличался редким честолюбием. Он был уверен, что делает историю, что его имя непременно войдет в историю. Он аккуратно хранил документацию, записные книжки, выписки, письма, несмотря на подвижный образ жизни. Исследователю потребуется изрядное время, чтобы прочесть тысячи писем к нему от Гиппиус, Мережковского, Арцыбашева, Волошина, Эренбурга, Ремизова, Философова, Щеголева, Плеханова, не говоря уже об Азефе и других деятелях эсеровской партии, от жен, детей, братьев, многих других более или менее известных лиц. Особенное значение он придавал предсмертным исповедям своих соратников по Боевой организации, что говорит о способности Бориса Викторовича завоевывать доверие таких незаурядных людей, как Каляев, Сазонов...

Первая мировая война застала Савинкова на юге Франции. В Париже началась паника. Правительство покинуло столицу. Благодаря своим связям (и масонским тоже) Савинков без труда выправил удостоверение военного корреспондента. Он отправляет свои первые репортажи из Парижа в Россию, пишет их под грохот пушек, доносящийся со стороны Сен-Дени. Он знает, чего хочет русский читатель. И он не кривит душой, когда пишет, что нет для него Дороже в мире двух городов: Парижа и Москвы. В 1916 году В. Ропшин послал на родину книгу "Во Франции во время войны". Книга успеха не имела, потому что на родине царили совсем иные настроения.

Савинков имел смутное представление о том, что происходит в России. Большевистская пропаганда против войны и эсеровское требование "земли и воли" подготовили к революции миллионы мужиков в солдатских шинелях. Буржуазия жаждала реформ и... власти, опирающейся на демократию. И все-таки революция оказалась неожиданной для всех.

Попрощавшись с женой и малолетним сыном Львом, Савинков поехал в Петроград. В 1917 году число членов партии эсеров доходило до миллиона. Она получила большинство голосов на выборах в Учредительное собрание. Наследница народников, она пользовалась поддержкой не только крестьян, но и рабочих и интеллигенции, однако власти как бы боялась, делила ее с меньшевиками в Советах и кадетами в правительстве. Кроме Керенского, во Временное правительство входили эсеры Чернов, Авксентьев, Маслов.

В апреле 1917 года Савинков приехал в Петроград. В мае 1917 года вместе с Керенским он прибыл в ставку Юго-Западного фронта.

Деятельный и властный, Савинков с воодушевлением принимает предложение стать комиссаром 7-й армии и едет в Бугач. На митингах он обвиняет Петроград, этот источник угарного тумана негосударственной мысли.

Однако настроение его вскоре падает: солдаты не хотят воевать до победного конца. Вообще не хотят воевать.

В конце июня Савинков встречается с Керенским и становится комиссаром Юго-Западного фронта.

Но еще задолго до этого Савинков приметил генерала Лавра Георгиевича Корнилова. Оба придерживались того мнения, что для спасения России нужны самые решительные и твердые меры. Савинков поверил генералу, поверил в то, что именно этот человек спасет Россию. 17 июля не без его рекомендации Корнилов был назначен Верховным Главнокомандующим. Борис Викторович все больше влияет на Керенского. Он рассчитывает на пост военного и морского министра, и Керенский соглашается. Однако вмешался "Петроградский совет", и пост министра от экс-террориста ускользнул.

Тем не менее Савинков становится настолько заметной фигурой, что даже английский посол Бьюкенен писал в своем дневнике: "...мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, бывшего одним из главных организаторов убийства великого князя Сергея Александровича и Плеве, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию..."

Генерал Деникин в "Очерках русской смуты" писал: "Савинков порвал с партией и с советами". Он поддерживал резко и решительно мероприятия Корнилова, оказывая непрестанное и сильное влияние на Керенского, которое, быть может, увенчалось бы успехом, если бы вопрос касался только идеологии нового курса.

Вместе с тем взгляды Савинкова не во всем совпадали со взглядами Корнилова. Брис Викторович облекал его простые и суровые положения в условные внешние формы "завоеваний революции" и отстаивал широкие права военно-революционных учреждений — комиссариатов и комитетов. Хотя он и признавал чужеродность этих органов в военной среде и недопустимость их в условиях нормальной организации, но... по-видимому, надеялся, что после прихода к власти — комиссарами можно было бы назначать людей "верных", а комитеты — взять в руки. А в то же время бытие этих органов служило известной страховкой против командного состава, без помощи которого Савинков не мог бы достигнуть цели, но в лояльность которого в отношении себя он плохо верил.

Савинков мог идти с Керенским против Корнилова и с Корниловым против Керенского, холодно взвешивая соотношение сил и степень соответствия их той цели, которую преследовал. Он называя эту цель — спасением родины; другие считали ее личным стремлением к власти. Последнего мнения придерживались и Корнилов, и Керенский".

Но честолюбивым планам Савинкова не дано было свершиться.

8 августа 1917 года накануне Московского Государственного совещания Савинков представляет Керенскому и министру внутренних дел Авксентьеву списки лиц, подлежавших аресту на основании сведений контрразведки. Список правых подписывается, а почти все левые вычеркиваются. И в том числе — большевики. Савинков просит разрешения остаться с Керенским наедине, выражает возмущение по поводу большевиков и дает на подпись свою докладную записку о введении смертной казни. Керенский отказывается ее подписать. Савинков подает в отставку.

Керенский получает телеграмму от Корнилова: "До меня дошли сведения, что Савинков подал в отставку. Считаю долгом доложить свое мнение, что оставление таким крупным человеком, как Борис Викторович, рядов Временного правительства не может не ослабить престижа правительства в стране, и особенно в такой серьезный момент. При моем выступлении 14 августа я нахожу необходимым присутствие и поддержку Савинковым моей точки зрения, которая вследствие громадного революционного имени Бориса Викторовича и его авторитетности в широких демократических массах приобретает тем большие шансы на единодушное признание..." Керенский отставки Савинкова не принимает. Он назначает его военным губернатором Петрограда. Его, целиком разделявшего корниловскую программу наведения порядка в стране.

В конце августа 1917 года вспыхнул мятеж Корнилова с целью установления в стране военной диктатуры. Мятеж был подавлен. Корнилова арестовали.

Савинков категорически отрицал свое участие в заговоре, как "политически ошибочном", не верил в успех вооруженного выступления.

Керенский пережил серьезное потрясение. Министры, как крысы, бежали из Зимнего дворца. Премьер не верил даже юнкерскому караулу и велел его сменять каждый час.

Савинкову не верили. Каждый его шаг контролировали Чернов, Гоц и другие товарищи по партии. В его штабе сидели делегаты от В ЦИК. От него требовали разоружения военных училищ.

31 августа Керенский по телефону уведомил Савинкова, что его увольняют с должности генерал-губернатора. Тот подал в отставку и с должности управляющего Военным министерством. Чернов в своей газете "Дело народа!" требовал ареста Савинкова. Его вызвали на заседание ЦК партии эсеров, чтобы он дал объяснения. Савинков отказался делать это в присутствии Натансона (который, по данным разведки, поддерживал сношения с немцами) — и был исключен из партии эсеров.

В те дни Савинкова поражали интриги, пьянство офицеров, его демократическое сердце обливалось кровью, когда он слышал на улицах монархическое: "Боже, царя храни", хотя руководители Добровольческой армии соглашались с его мнением, что будущей России необходимо демократическое устройство. Был случай, когда к нему на квартиру явился офицер с намерением убить, но был парализован гипнотическим взглядом Савинкова и сознался, что его послали...

После отречения Романовых воинская присяга перестала действовать. Савинков покинул Дон в конце декабря 1917 года, как он потом писал, "наивно веря в то, что господа генералы действительно любят Россию и будут искренне за нее бороться". Он обещал переговорить, в частности, с Плехановым и Чайковским об их участии в подобии правительства на Дону. В Петрограде он Чайковского не нашел, а Плеханов уже умирал. Вскоре Савинков выехал в Москву, намереваясь двинуться дальше, на Дон, но оттуда пришло письмо, что под давлением большевиков Алексеев и Корнилов ушли с Добровольческой армией в степи, в "Ледяной поход".

И Савинков остался в Москве, где было уныло и голодно. И развил при этом бешеную деятельность по созданию подпольной офицерской организации. Его выводили на гвардейских офицеров, объединенных по полковому принципу, но Савинкова коробили их монархические убеждения. Однако их было восемьсот, пренебрегать ими не стоило, и он предложил им от имени Алексеева и Корнилова короткую программу: отечество, Учредительное собрание, земля — народу. Одновременно он создавал боевые левые организации из офицеров-республиканцев, социал-демократов плехановского толка, эсеров, меньшевиков, бывших террористов... И правых и левых как бы объединял Национальный центр. И опять все вертелось вокруг Учредительного собрания и... диктатуры, твердой власти.

Верным помощником его был полковник артиллерии Перхуров. Военными командовал конституционный монархист генерал Рычков. Тайную организацию Савинков на процессе описывал так:

"Снизу каждый член организации знал только одного человека, т. е. отделенный знал взводного и т. д.; сверху каждый член организации знал четырех, т. е. начальник дивизии знал четырех полковых командиров и т. д. Это придавало организации довольно крепкий характер. Вотлаве стоял штаб, ну-с вот, во главе штаба стоял я".

По подсчетам Савинкова, в организации состояло около пяти тысяч человек и охватывала она, кроме Москвы, еще более тридцати городов. Она называлась "Союзом защиты Родины и Свободы".

На существование такой организации требовались деньги. И немалые. Савинков добывал их любыми путями. От председателя чешского национального комитета Масарика он через генерала Клецанду получил двести тысяч "керенками". Они были даны для осуществления терактов. Хотя имена не назывались — подразумевались Ленин и Троцкий.

В апреле, когда Добровольческая армия была у Екатеринодара, Савинков послал офицера к генералу Алексееву с донесением о своем "Союзе" и получил одобрение и деньги. Создавая полки без солдат, он платил офицерам жалование. Его разведка проникла в Совет Народных Комиссаров, Чека... Во всяком случае, Савинков этим хвалился, как и тем, что его люди организовали партизанскую борьбу в тылу у немцев и готовили к взрыву корабли флота на случай, если немцы войдут в Петроград.

Третьим источником поступления денег были французский консул Гренар и военный атташе генерал Лаверн. От них было получено два с половиной миллиона керенских рублей и заверение, что в начале июля в Архангельске высадится франко-английский десант К этому времени савинковский "Союз" должен был поднять восстание и захватить Ярославль, Рыбинск, Кострому и Муром.

В мае многих подчиненных Савинкова в Москве расстреляли. Сам Савинков не раз попадал в засады, не раз приходилось Флегонту Клепикову пускать в ход оружие и убивать патрульных. "Но это были мелочи ежедневной жизни, — замечал Савинков. — Настоящая опасность началась с приездом в Москву германского посла графа Мирбаха. С его приездом начались аресты". Он уверял, что Мирбах направлял действия большевиков, выдавал заговорщиков. Порой немецкие солдаты действовали заодно с чекистами Он приводил примеры. Скорее всего, руководствуясь непрерывно подчеркиваемым "союзническим долгом", Савинков собирал любые обывательские слухи о сотрудничестве большевиков с немцами. Он потерял более сотни членов "Союза". Клепиков теперь уже носил револьвер не в кармане, а в рукаве.

Одно время Савинков жил в Гагаринском переулке у Александра Аркадьевича Дикгоф-Деренталя, литератора. Савинков знал Александра и его жену Любу еще до их свадьбы, потом они встречались уже в Петрограде, где Де-ренталей разыскал приближенный управляющего Военным министерством Флегонт Клепиков. Всякая встреча с новым собеседником Савинковым обставлялась весьма эффектно, в мужчинах он обретал сторонников, а в женщинах поклонниц — несмотря на малый рост, физически Борис Викторович был очень сильным, а уж о воздействии его репутации, как бесстрастного и опасного человека, и говорить не приходится. Один из агентов французской контрразведки докладывал начальству о Савинкове: "К женщинам эротически равнодушен, однако они являются одним из пунктов его обостренного честолюбия и самолюбия".

Именно Деренталь занялся дальнейшими переговорами с французами о выступлении савинковцев, а также получением на это денег. Савинков говорил: "В июне был выработан окончательный план вооруженного выступления. Предполагалось в Москве убить Ленина и Троцкого, и для этой цели установлено за ними обоими наблюдение Одно время оно давало блестящие результаты. Одновременно я беседовал с Лениным через третье лицо, бывавшее у него. Ленин расспрашивал это третье лицо о "Союзе" и обо мне, и я отвечал ему и расспрашивал о его планах Не знаю, был ли он так же осторожен в своих ответах, как и я в своих.

Одновременно с уничтожением Ленина и Троцкого предполагалось выступить в Рыбинске и Ярославле, чтобы отрезать Москву от Архангельска, где должен был происходить союзный десант".

План этот провалился. Савинков выходил на старые эсеровские связи, но, разочарованный, порывал с ними. Покушение на Ленина не состоялось, и Масарик потратился зря. Зато условленное с французами было выполнено сполна, но... союзный десант запоздал.

Савинков отправил крупные отряды в Ярославль и Муром, а в Рыбинске его "с Деренталем и Клепиковым уже ждали 400 человек. Города были захвачены, но так же быстро освобождены красными, и лишь Перхуров в Ярославле продержался 17 дней. Савинков ушел в Новгородскую губернию, скитался по деревням и в конце июля пробрался в Петроград, который показался ему умирающим городом. Впоследствии на суде он признавался, что население приволжских городов его не поддержало, что офицеры, которых он посылал на Дон, докладывали ему, с какой ненавистью и там относятся к его выступлению.

Ему достали фальшивый документ за подписью Луначарского, он "переоделся большевиком" — рубаха, пояс, высокие сапоги, фуражка со снятой кокардой — и отправился в Казань, назначенную им же самим сборным пунктом для своей организации в случае неудачи. Его путевых приключений хватило бы ему самому для целой повести. Савинкова арестовывали красные. Он выпутывался и даже получал еще более надежные документы. За те же документы его водили на расстрел крестьяне, измученные поборами красных продотрядов. Тогда его выручило красноречие... Переломив настроение крестьян, он подбивал их на восстание.

Чем ближе он был к Казани, тем больше отдалялась от него мечта о крестьянском восстании. И может быть, поэтому, добравшись до Казани и застав там Флегонта Клепикова, генерала Рычкова, полковника Перхурова и других членов "Союза защиты Родины и Свободы", он распустил организацию под предлогом, что тайное общество в области, неподвластной большевикам, не нужно. Правивший в Казани под крылышком восставших чехословаков, Масарика, Бекеша, эсеровский Комитет Учредительного собрания отнесся к Савинкову подозрительно. По улицам Казани за ним ходили филеры, как при царе. Его бесили бывшие коллеги по партии. Он им заявлял, что никому не хочет препятствовать восстанавливать Россию. Он видел беспомощные попытки эсеров создать "народную армию" из крестьян, с которыми "народные заступники" не умели говорить, которые разбегались, которых расстреливали. Красных удерживал под Казанью лишь один чешский полк, немногочисленные добровольцы и бывшие члены савинковского "Союза"...

Отчаявшийся Савинков совершил шаг, для многих непонятный и даже названный потом одним из его биографов истеричным театральным жестом, — вступил рядовым в отряд полковника Каппеля, совершавший рейд в тылу Красной Армии. Каппелевцы были людьми действия — они оставляли позади себя разобранные железнодорожные пути, спиленные телеграфные столбы и расстрелянных большевистских комиссаров в ритуальных черных кожанках...

Эсеры не справились с созданием своей армии, большевики справились и взяли Казань, потом Симбирск, Самару, Сызрань...

Савинков направляется в Париж. Но добирался до этого города он весьма сложным путем. Начал с Уфы, где зародилась мысль о "Сибирской директории" во главе с бывшим министром эсером Авксентьевым. Соперничающее "Сибирское правительство" предложило Савинкову войти в его состав. Он предпочел не ввязываться в драку за власть и попросился в Париж, с особой миссией. Авксентьев согласился. Пока Савинков добирался до Европы вместе с супругами Деренталь через Владивосток и Японию, Колчак устроил переворот, Директории не стало, но адмирал подтвердил его полномочия. А еще Борис Викторович возглавлял "Униок" — бюро печати, а скорее, заграничной рекламы Колчака.

Началась иная жизнь. Поездки по европейским столицам. Встречи с государственными деятелями, хлопоты о помощи оружием и боеприпасами Колчаку и признавшему Верховного правителя Деникину. И еще Савинков заседал в "русской заграничной делегации", защищая интересы России при обсуждении Версальского договора.

Беседуя с Ллойд Джорджем, Савинков чувствовал запах нефти в словах английского премьера, намекавшего на создание "независимого" государства на Кавказе в обмен на сапоги и штаны для армии Деникина.

При встречах Черчилль делал ему выговоры за то, что деникинские офицеры терроризируют евреев. А то вдруг подвел к карте юга России и, показывая пальцем на флажки, отмечавшие деникинский фронт, горделиво сказал" "Вот это моя армия".

Унижения были на каждом шагу. Революционер Савинков высиживает в приемных у западных владык, вымаливает деньги для Деникина, а от того приезжает генерал Драгомиров и говорит: "Пусть Савинков к нам приедет, мы его расстреляем".

Савинков был очень умен и горд. Он давно понял, что белым конец, потому что они оттолкнули от себя крестьянство. И продолжал унижаться ради них-Он давно понял, что разговоры о союзнической помощи врагам большевиков — не больше, чем официальная болтовня, прикрывавшая истинные цели, о которых он говорил на суде в 1924 году: "Как минимум, вот нефть — чрезвычайно желательная вещь, в особенности нефть; как максимум — ну, что же,

русские подерутся между собою, тем лучше; чем меньше русских останется, тем слабее будет Россия. Пускай красные дерутся с белыми как можно дольше, страна будет возможно больше ослаблена и обойтись без нас не будет в силах, тогда мы придем и распорядимся".

В январе 1920 года Савинкова в Париже посетил старый знакомый Вендзя-гольский и передал ему приглашение в Варшаву от генерала Пилсудского. Этот будущий диктатор Польши тоже был из социалистов. Вероятно, Савинков был коротко знаком с Пилсудским, главой национального правительства Польши и верховным главнокомандующим ее армии.

Пилсудский предложил Савинкову создать русские вооруженные формирования в Польше. И тот согласился. Потом Савинков туманно объяснял, что это не против России ему предложили действовать, а против коммунистов, и что он смотрел на эти действия, как смотрели многие из русских революционеров на русско-японскую войну, "болея" за японцев. Как писал он П.И. Милюкову, секретным соглашением русские военные ставились в политическое подчинение Савинкову, а с 1 марта ему выплачивались деньги, которые признавались государственным долгом России Польше.

В апреле Юзеф Пилсудский договорился с Симоном Петлюрой за уступку части Галиции и Западной Волыни помочь создать "самостийну" Украину, и 7 мая поляки уже захватили Киев. Тогда-то Вендзягольский снова доставил в Варшаву Савинкова, уже по историческим причинам освободившегося от обязательств, данных им Колчаку и Деникину.

Новоиспеченный первый маршал Польши благословил Савинкова на создание воинства из остатков армии Юденича и Деникина, нашедших прибежище у поляков. Обосновавшись в местечке Столужица, Савинков приступил к делу с весьма скудными средствами, потому что изгнанные вскоре из Украины поляки дрожали над каждым грошем Однако Савинков сколотил отряд тысяч в двадцать пять. Он думал создать крестьянскую армию, а получалась белая, золотопогонная, во главе с генералами, которые сносились с копившим силы в Крыму Врангелем и получали поддержку французов.

Савинкову приходилось изворачиваться, он считал, что для борьбы с большевиками все средства хороши. Так 16 июля он посылает радиограмму Врангелю: "С разрешения Начальника Государства (Пилсудского) мною на территории Польши формируется Отдельный русский отряд трех родов оружия для самостоятельного действия", под командованием генерала Глазенапа, который, однако, не устраивает Савинкова, и Врангеля просят прислать ему заместителя. А еще раньше, 3 июля, Савинков заверял Врангеля, что видит в нем "единственного носителя русского национального знамени", 8-го он писал военному министру Великобритании Черчиллю, что считает его непримиримым врагом большевиков, и просил помочь Польше, а следовательно, ему, Савинкову.

Пилсудский требовал действий, а Врангель требовал переправить генеральскую армию к нему в Крым.

Когда под натиском Красной Армии поляки отступили почти до Варшавы, а потом, разгромив Тухачевского, вернулись за Неман, было заключено перемирие. И вот тут-то Пилсудский призвал к себе председателя "Русского политического комитета" Бориса Савинкова и, по словам его, приказал: "Дайте в двадцать четыре часа ответ, будете ли вы воевать?" Тот ответил согласием.

В сущности, Савинков был командующим без войска. Всего было тысяч шестьдесят, и они могли бы представлять собой значительную силу, если бы, еще не выступая, не передрались между собой.

"Мне это показалось настолько диким и бессмысленным, — вспоминал Савинков, — что я решил, что мне остается одно, разделить участь тех людей, которые, до известной степени, шли по моему приказу. Я решил пойти вместе с ними в поход добровольцем". И вот он опять рядовой в небольшом отряде войска Балаховичей, наступавшего на Мозырь. Но это странный рядовой, в телохранителях которого числится едва ли не весь отряд.

За время этого похода Савинков, несмотря на свое исключительное положение, твердо усвоил, что распоряжаться он может только от имени того, за кем сила. По безмерному самолюбию его удары наносились со всех сторон. Поляками, французами, англичанами...

Савинков уже делал ставку не на белых, а на "зеленых", мечтая поднять крестьянскую Россию на большевиков. Но получилось так, что созданные им "Информационное бюро" и "Русский эвакуационный комитет" в сущности, работали на иностранные разведки — единственный источник поступления денежных средств. То же было и с созданным им "Народным Союзом защиты Родины и Свободы". Поход закончился неудачей. Сам Борис Викторович еле унес ноги.

Всю первую половину 1921 года Савинков едва ли не еженедельно упражнялся в политической литературе, печатая свои статьи в основанной им в Варшаве газете "За свободу".

В статьях он призывал к крестьянской революции, к созданию народной армии, к борьбе против реставрации Романовых, к возрождению Учредительного собрания. Отвергая реставрацию монархии, Савинков оправдывался, подчеркивал свое место в истории России и невольно признавал, что в стране было не все так плохо до того, как социалисты всех мастей приступили к решающей фазе своей разрушительной работы.

Соответственно он составил программу "Народного Союза защиты Родины и Свободы". Коротко: борьба с советской властью, большевиками, цари-стами, помещиками, укрепление "в собственность" земли, перешедшей в руки крестьян во время революции, установление демократического правового строя, признание государственной самостоятельности за всеми народами, входившими в Российскую империю.

И все это "силами русского народа, а не призывом к вооруженному вмешательству иностранцев". Однако 13 июня 1921 года в Варшаве на учредительном съезде "Союза" присутствовали польский полковник Сологуб, французский майор Пакелье и мосье Гакье, офицеры английской, американской, итальянской военных миссий в Варшаве. После принятия программы был избран Всероссийский комитет "Союза" во главе с Савинковым. Существует подробный реестр средств в валютах разных стран, которые получал Савинков от иностранных разведок за сведения, доставлявшиеся его курьерами из Советской России. В одной Москве чекисты взяли сотни членов "Народного Союза защиты Родины и Свободы".

Вскоре после образования "Союза" последовала нота Советского правительства, в которой раскрывались связи савинковцев с польским генеральным штабом, в том числе сведения о выдаче им двух килограммов яда для отравления красноармейских частей в момент восстания и требование изгнать из Польши руководителей антисоветских организаций Скрепя сердце, поляки в октябре подписали протокол о высылке из Польши всех руководителей савин-ковского "Союза" .

Савинков уехал в Париж, не дожидаясь выдворения Уехал, облегченно вздохнув, потому что отпала необходимость заботиться о двадцати тысячах

бывших солдат его "Народной армии", бедствовавших за колючей проволокой лагерей, и прекращались унизительные отношения с польским штабом. "Я садился в поезд, и сердце мое радовалось, что я уезжаю из этой проклятой страны, что вы меня выкинули вон", — сказал он потом на процессе.

Но Савинков не собирался ставить на себе крест. Он вел громадную переписку и старался держаться в форме, обрел опять свой щеголеватый вид, носил дорогие модные элегантные костюмы. И вообще он следил за собой, приказывая себе в дневнике: "Не забыть — неукоснительно, каждое утро — пять страниц из Достоевского, час на правку рукописи, чистить ногти (1р. в 3 дня. — подстригать)..."

Он ездил за помощью к Муссолини в Италию. Их встречу на курорте Леван-то устроил охранник дуче Данила Амфитеатров, сын известного в свое время русского писателя и журналиста Александра Амфитеатрова, пребывавшего теперь в эмиграции Многие тогда восторгались фашизмом, видя в нем путь национального возрождения своей родины Социалист, бывший член II Интернационала, Муссолини провозглашал ненависть к большевикам и понимал, что успехом своего движения он обязан страху перед ними, но у них же он учился способам воздействия на массы и диктатуре именем народа Теперь Муссолини рисовался, поучал Савинкова, подарил ему свою книгу с надписью: "Синьор Савинков1 Идите за мной, и вы не ошибетесь!", но денег не дал.

Савинков вновь совершает турне по европейским столицам, собирая дань на борьбу с большевиками. Но акции его у западных разведок были сильно подорваны после того, как его люди не сумели совершить покушение на советского наркоминдела Чичерина, ехавшего на Генуэзскую конференцию. "На террор люди идут только тогда, — объяснял потом эту неудачу Савинков, — когда они знают точно, что народ с ними Террор требует огромного напряжения душевных сил, а вот этого теперь нет".

Впрочем, в Советской России отношение к нему было серьезное и даже по-своему почтительное Здесь изучали его повадки, благо многие большевики, в то время пребывавшие у власти, не раз имели дело с Савинковым в ссылке и за границей. Савинков получил осторожное приглашение в особняк на рю Гренель, в котором полномочно представительствовал Красин Тот напомнил о недавних неудачах Савинкова и предложил явиться с повинной на родину, намекнув, что революционеру там дело найдется. И хотя Савинков не сказал ни да, ни нет ("Были у меня колебания, были уже большие колебания"), в эмиграции по этому поводу поднялась целая буря

Перед Каннской встречей, где Антанта вместе с японцами и немцами договорились о созыве в Генуе экономической конференции с участием России, Савинков ездил в Лондон, был принят Ллойд Джорджем, потом Черчиллем и другими министрами Английский премьер задал ему вопрос о том, как он смотрит на признание советской власти Великобританией Савинков отвечал осторожно и просил предъявить большевикам три требования: признать свободу мелкой частной собственности, свободу личности и свободу советского управления, то есть свободные выборы в Советы Ллойд Джордж обещал, но на переговорах в Каннах и Генуе речи об этом не было

Кое-какие средства перепадали от Масарика и Бекеша, когда Савинков посещал Прагу Чехи вывезли из Сибири очень много русского имущества и золота и часть средств тратили на поддержку русской эмиграции ..

Савинковские эмиссары еще пересекали границу, еще были связи и люди, но их становилось все меньше, потому что ОГПУ, заменившее ЧК, набралось опыта и начало тотальное наступление на все, что могло угрожать диктатуре большевиков. Савинков чувствовал, что делу его жизни приходит конец. В 1923 году он уже был готов заявить, что прекращает борьбу с большевиками. Как всегда, последним прибежищем его была литература, в которой он пытался облечь свои сомнения в художественную форму.

Еще летом 1922 года при переходе границы был задержан адъютант Савинкова, бывший офицер Л.Д. Шешеня. На допросе в ОГПУ он выдал других са-винковцев. Взяв заложниками их семьи, ОГПУ затеяло большую игру с "Народным Союзом защиты Родины и Свободы". Была разработана "легенда" существования в России большой антибольшевистской организации, членов которой имитировали чекисты. Эмиссары организации встречались с варшавским представителем НСЗРС Философовым и в Париже даже с самим Савинковым, которому подробно докладывали о деятельности организации, вручали валюту на содержание его газеты и фальшивые разведдонесения. Правдоподобность докладов и донесений подтверждалась письмами схваченных людей Савинкова и специально публикуемыми в печати сообщениями о диверсиях.

Осторожный Савинков в сентябре 1923 года послал в Россию полковника Сергея Эдуардовича Павловского, который тоже был схвачен и подсоединен к игре, но впоследствии не выдержал своей роли, убил тюремного надзирателя и был застрелен при попытке к бегству.

Савинков был полон самых радужных надежд на крупную, разветвленную подпольную организацию в России. Ему уже мерещился переворот. Он видел себя в роли правителя страны, создающего министерства.

Савинков решил отправиться в Россию вместе с супругами Дикгоф-Дерен-талями Готовился он к этому основательно, и веря и не веря возможности действовать. Он призвал из Праги сестру Веру с мужем и вручил им свой архив, запечатав его и дав указания, как следует распорядиться документами в случае своей гибели, а также составив завещание. Он попрощался с Мережковским и Гиппиус, оставив ей свое поэтическое наследие В Варшаве пробыл недолго и 15 августа проследовал вместе с Деренталями и руководителем варшавского отделения НСЗРС Фомичевым к "окну" в границе. Пилсудского он не известил о своем переходе, и когда польская разведка доложила об этом маршалу, тот написал на полях донесения: "Не верю".

Поверить было действительно трудно, и потому возникла версия о сговоре Савинкова с большевиками, будто бы обещавшими ему не только неприкосновенность, но и руководящее участие в своих делах.

Поляки переходу не препятствовали. На границе группу встретил сманивший Савинкова и заранее выехавший провокатор из ГПУ Федоров (он же Мухин) с группой чекистов, представившихся членами подпольной антисоветской организации. Принимая "меры предосторожности", все двинулись к Минску.

16 августа 1924 года в Минске, в одном из домов на Советской улице, в комнату, где завтракал со своими Савинков, ворвалась толпа чекистов и направила на него револьверы, маузеры, карабины. "Ни с места! Вы арестованы!" По его же описанию, он лишь заметил: "Чисто сделано... Разрешите продолжить завтрак!"

После тщательного обыска все были доставлены в Москву и размещены в камерах внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке.

Уже 21 августа в руках следователей были собственноручно написанные признания Савинкова. Он перечислял организованные им в царское время террористические акты и каялся, что выступил против "рабоче-крестьянской власти". Все это перемежалось с заверениями, что он "всю жизнь работал только для народа и во имя его", что он был революционером, демократом и любил Россию. И еще Савинков требовал, чтобы его называли не преступником, а военнопленным.

Савинкову предъявили целый "букет" обвинений, в том числе в получении денег от империалистов, в шпионаже для Польши и в том, что он хотел отравить красноармейцев цианистым калием. 26 августа начался процесс. Председателем был Ульрих, а обвинителя не было вовсе, как и защиты. Савинков лениво защищался, почти не спорил об уликах.

Высшая мера наказания была заменена десятью годами, потому что "мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс". Возможно, Савинкова обманули видимостью, будто внутри органов есть противоборствующие силы, что часть готова на союз с социалистами, и ему обещали, что потом его освободят и включат в политические деятели. Савинкову разрешили писать открытые письма за границу, но они явно не похожи на савин-ковские, хотя кое-какие обороты его есть.

"Дело Б.В. Савинкова" широко освещалось в печати. Только в "Правде" было опубликовано более десятка статей. Террорист ценился высоко. Гордо возвещалось, что дело Савинкова "войдет в историю", что Савинков — "собирательное имя".

Венцом была статья А. Луначарского от 5 сентября "Артист авантюры". Он вспоминал случай в Вологде. Называл Савинкова театральным человеком, романтиком, сентиментальным, но отдавал должное его популярности и смелости. Луначарский писал о том, как Савинков любит интригу, как ему нравится "всякая игра в камарилью", ложь, шпионство ..

Известно письмо Савинкова к Дзержинскому от 7 мая 1925 года: "...либо расстреливайте, либо дайте возможность работать; я был против вас, теперь я с вами..."

И еще: "Я помню наш разговор в августе месяце. Вы были правы: недостаточно разочароваться в белых или зеленых, надо еще понять и оценить красных. С тех пор прошло много времени. Я многое передумал в тюрьме и — мне не стыдно сказать — многому научился. Я обращаюсь к Вам, гражданин Дзержинский. Если Вы верите мне, освободите меня и дайте работу, все равно какую, пусть самую подчиненную. Может быть, и я пригожусь..."

7 мая утром Савинкова в тюрьме посетила Любовь Ефимовна, болтала о женских пустяках, а на другой день ей сообщили о самоубийстве. Она закричала по-французски: "Это неправда! Этого не может быть! Вы убили его!"

Днем Борис Викторович будто бы попросил, чтобы его вывезли на природу. В сопровождении четырех чекистов его доставили на служебную дачу, использовавшуюся для встреч с секретными сотрудниками — "сексотами" в Царицыне. Он выпил коньяку. Вечером его привезли обратно, и он, ожидая конвоя, ходил по кабинету следователя на пятом этаже, где окно было открыто настежь, а подоконнцк — низкий, сантиметров 20—30 от пола. В это окно он и выбросился. Разбился насмерть

В 1937 году, умирая в колымском лагере, бывший чекист Артур Шрюбель рассказал кому-то, что он был в числе тех четырех, кто выбросил Савинкова из окна пятого этажа в лубянский двор ..

Событие было настолько значительным, что целая группа чекистов во главе с Дзержинским сочиняла ночью сообщение для газет. Шум прокатился по миру великий. Советские издательства публиковали произведения В. Ропшина. За границей много гадали, почему Савинков покончил с собой. Одни писали злорадно — сговорился, а его надули.