|
Легенда для взрослых Размышления о потаённом живом Майя Быкова
Глава 2: Герои сказок и несказочной прозы
Очень распространены былички о том, как леший, чаще всего в виде старичка, подсаживается на сани или на телегу. При этом лошади останавливаются, усилия кучера не могут их сдвинуть с места. Однако не успел кучер сказать: «Что такое, господи», как лошади рванулись... старичка как не бывало. (Аналогии поведенческого плана можно найти в грузинских быличках, легендах и преданиях, там очокочи вскакивает на лошадь позади всадника.)
Есть такие записи у В. Пушкарева о Якутии (речь идет об оленьей упряжке).
В бывальщинах нет того непосредственного ощущения ужаса перед раскрывающимся во время рассказа миром неведомым, как в быличках. Леший в них — человечнее, обыкновеннее, ближе и к повествующему и к слушателю.
«Леший вместе с пастухами ест кашу, выпрашивает кусок хлеба, с ним можно договориться, задобрить его». Помните, пережитый Тургеневым ужас сменился полным успокоением, как только пастушонок отогнал существо обыкновенным кнутом, объяснив, что оно реальное и что пастухи его уже давно подкармливают (В. Ф. Поршнев, «Борьба за троглодитов»)
В Орловской губернии рассказывали, что во время бури, метели не только по ночам, но и в полдень дети лесового выбегают играть, а лесовиха следит за ними из-за кустов.
Э. В. Померанцева пишет: «Это скорее человек: живет лешней, ходит с собакой, женат, имеет детей». Таково мнение специалиста, не ведающего о наших размышлениях. В заговоре, который должен произноситься при желании мирного знакомства с лешим, упоминается его сходство с человеком: «Дядя леший, покажись не серым волком, не черным вороном, не елью жаровою — покажись таковым, каков я». (Я. С. Ефиненко. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губ. М., 1978.)
Д. К. Зеленин в «Очерках русской мифологии» (Пт., 1916) приводит запись из Владимирской губернии, где леший говорит о себе: «Я такой же человек, как и все люди, на мне только креста нет».
Бывальщина норовит свести любой рассказ на смешное, отдаляя ощущение ужаса на задний план.
В Вологодской губернии, по свидетельству одного из корреспондентов Тенишева, крестьяне говорили: «Было время, годов 20 или 30 тому назад, не проходило ни одной ночи, чтобы не помстился леший. Нельзя было выйти вечером или рано утром в лес на охоту: то поет песни, то лает собакой, то кричит птицей и перемещается всякими манерами, а то еще заведет куда-нибудь, что и не выйдешь... А ныне его совсем даже не слыхать, если и случится, то совсем редко и то перед каким-нибудь несчастьем!»
«Перевелась ныне эта погань, — замечает информатор из Пензенской губернии, — вот деды рассказывают что в те поры, когда и лесов было больше и болот с трясинами, так и не ходи лучше ночью в лес, повстречает тебя дрянь-то, да и все тут».
Желание не показаться смешным, суеверным, несовременным приводит к тому, что рассказчик вторую половину (оправдательную) своего повествования приводит к благополучному, все объясняющему концу. Так, в 1958 году В. Н. Басиловым в Воронежской области записано: «...пьяный шел вечером домой и будто кто дернул. Я назад оглянулся, а он, лохматый, ползет на четвереньках». Информатор детально повествует, как испугался, как пытался молиться, а потом дает разрядку напряжения: «А это ребята в ночное ездили, шубу вывернув, надели». Часто буквальные вопросы собирателей рассказов о леших вызывают недоумение и смех, рассказчику сегодня легче назвать подобное описываемому существо не лешим, а лесным человеком, непонятной обезьяной, а то и вообще несколько неопределенно.
В 1975 году опубликована достойная внимания статья Ю. Лощица «Лесные страхи». В ней говорится, что даже вполне современному человеку не всегда все ясно в лесу, не всегда спокойно, особенно непонятна смена настроений. Позволю себе привести довольно объемную выдержку: «Но сегодня-то какой, казалось бы, страх (в лесу)? Заблудиться в наших принерльских лесах трудно. Волчья пара, запущенная пару лет назад в соседний лесхоз с санитарными целями, на людей еще вроде бы не нападала. Про лесных разбойников тоже не слыхать. Ведь не лешего же им в конце концов бояться, нашим женщинам, в избе у каждой из которых стоит телевизор?
Но, впрочем, отчего бы и не лешего? Вон ведь, прекрасно я помню, как несколько лет назад, когда еще бабушка Ксенья в лес выходила, повела она нас впервые на Шипихино болото. И по дороге рассказывает:
— Приковыляла я это на край болота, а он с Другой стороны посвистывает. Я стою, а он все бродит, посвистывает. Ну, думаю, ладно, я к тебе туда не пойду, хоть ты иссвистись, окаянный. Я себе тут, с краешку, ягоду наберу.
— А кто же это был, бабушка?
— Как кто, он сам и был — леший...
И бабушка Ксенья поглядела на нас с улыбкой. И радость превосходства была в ее улыбке: хоть и ветхая она старуха, но оказалась мудрей лесного свистуна.
Странная это, загадочная и неопределенная область— лесные страхи. Мне не стыдно признаться, что сам я нередко испытываю в лесу страх, более или менее заметный, и не только ночью, но и иногда среди бела дня. И от многих своих знакомых знаю, что такое бывает чуть ли не с каждым из нас. Слегка подсмеиваясь над собой и недоуменно пожимая плечами, говорили мне об этом мужчины завидного здоровья физического, люди с крепкой нервной системой, умеющие проявлять решительность и отвагу в делах, затрагивающих судьбы больших современных производств и коллективов».
Далее автор пишет, что все эти рудиментарные, казалось бы, элементы антропоморфного мышления давно уже истолкованы тем будто бы, что на самых ранних и наивных стадиях человек только и делал, что всего боялся.
«Но так ли оно было на самом деле? Ведь не боится же своего леса вся живая тварь... Почему же существо, однажды ощутившее себя в лесу человеком, вдруг всего забоялось? Что-то здесь не то. Страх возникает от незнания, от неопределенности».
А определенность, знаемая в старину, забыта. Она была. Так, крупный русский бытописатель и знаток природы П. И. Мельников (А. Печерсгсий), описывая ветлужские и вятские леса второй половины XIX века, места между реками Унжей и Вяткой, берега притоков левого берега Волги —Линды, Керженца, Ветлуги, Кок шаги, пишет:
«Зимой крещеному человеку в лесу и окаянного нечего бояться. С Никитина дня вся лесная нечисть мертвым сном засыпает: и водяник, и болотняник, и бесовские красавицы чарус и омутов — все до единого сгинут, и становится тогда в лесах место чисто и свято... На покой христианским душам спит окаянная сила до самого вешнего Никиты (5 сентября, весенний — 3 апреля), а с ней заодно засыпают и гады земные... Леший бурлит до Ерофеева дня (4 октября), тут ему на глаза не попадайся: бесится косматый, неохота ему спать ложиться, рыщет по лесу, ломит деревья, гоняет зверей, но как только Ерофей-Офеня (4 октября, ев Иерофея, в народе зовут именем Е.-О.) по башке лесиной его стукнет, пойдет окаянный сквозь землю и спит до Василия парийского, как весна землю парить начнет (12 апреля). (Собрание сочинений в 8 томах, г. 2. Библ. «Огонек». Изд. «Правда», М., 1976. В лесах; книга первая, стр. 210—211). Хороша нежить, даты жизни и «деятельности» которой расписаны, как в календаре!
Вот сообщение семидесятипятилетнего Егора Акимовича Яковлева о событиях 1909 года возле деревни Коробово Андреевского района ныне Смоленской области. Было ему в ту пору 10 лет. Взял его с собой отец в лес в сумерки, чтобы стащить несколько вязанок дров, заготовленных для помещика. Выбрали вязанку на большой поляне. Чтобы незаметно было, решили отправиться еще в одно место. Услышали шаги Решили, что лесник. Замерли. У одного края поляны дрова сложены, возле них они и притаились. А на противоположную сторону поляны из лесу вышел «чело век» ростом метра 2,5 «раздет», волосат, лицо страшное. Поняли сразу оба, что перед ними лесовик (так называли существо на Смоленщине). Вначале отец попытался его несколько раз перекрестить трясущейся рукой, но, увидев, что тот не растворяется, бросил эту затею.
Мальчик стоял за спиной отца, потянулся было рукой к топору, привязанному к поясу сзади, но тот углядел и угрожающе стал подступать. Мальчик был вынужден отказаться от своего намерения. Долго разглядывали обе стороны друг друга. Отец пришел в себя первым и говорит: «Если ты добрый человек, то подходи к нам, дам покурить, а ежели лесовик, то уходи поскорее». Тот в ответ что-то пробормотал невнятное и вскоре удалился. А отец с сыном быстро возвратились домой. В семье у них все были здоровы, галлюцинациями никто не страдал.
Когда Егору Акимовичу пришла пора жениться, невеста попалась ему незаурядная — была из той же деревни, что и он, и с ней произошел выходящий из ряда вон случай в девичестве. Пошла она осенью одна по грибы. Набрав лукошко, уже возвращалась домой, когда ее остановил детский плач. Она сошла с тропинки, раздвинула кусты и увидела... маленького ребенка, который лежал на пучке пожухлой травы. Он был немного обволошен (мы можем сравнить с новорожденными детенышами обезьян), лицо было страшненькое. Преодолев отвращение, она взяла его на руки и стала качать. В это время почти бесшумно раздвинулись кусты и девушка увидела перед собой лесовую. Та по-деловому подошла, взяла малыша правой рукой, прижала к себе, левой рукой подхватила траву и степенно удалилась. Девушка, забыв о лукошке, бросилась со всех ног домой.
Неужели это фантазии на тему лешего? Это уже не традиционная быличка!
«В водяных верят так же, как в свое собственное существование, — писал в конце XIX века тамбовский краевед А. П. Звонков, — передают при этом целую массу «бывальщин», «оказий» и «страхов» (Л. П. Звонков, «Очерк верований крестьян Елатомского уезда Тамбовской губ.», 1889).
О водяном говорят заговоры, пословицы, былины, казки, а прежде всего бывальщины и былички. Образ его подобен лешему: их сходство отмечается почти все-1Н исследователями. В. И. Даль писал о водяном по народному представлению следующее: «Это нагой старик, весь в тине, похожий обычаями своими на лешего, но он не оброс шерстью, не так назойлив и нередко с ним бранится («О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа». СПб., 1880).
|
